А пока он проводил все светлое время дня, преследуя добычу. Он проходил и пробегал огромные расстояния, и тело его стало крепким и здоровым, как у хорошо тренированного спортсмена, а руки и лицо приобрели глубокий оттенок красного дерева. Даже окладистая борода и усы выгорели на солнце и отливали золотистым блеском.

Каждый день он узнавал от сержанта все новые премудрости слоновьей охоты, так что наконец мог идти по самому трудному следу на каменистой земле и не терять его. Он научился предвидеть повороты и петли, которые описывает преследуемое стадо, чтобы зайти с подветренной стороны и учуять его запах. Научился предугадывать маршрут их движения, так что, идя по извилистому следу, мог срезать петли и выигрывать по нескольку часов отчаянной погони. Научился по отпечаткам округлых подушечек определять пол, размер, возраст слона и величину его бивней.

Зуга узнал, что если дать слонам перейти на характерную походку враскачку, нечто среднее между рысью и легким галопом, то они могут идти так день и ночь безостановочно, а если захватить стадо в разгар полуденной жары, то его можно загнать на первом же десятке километров — животные начнут задыхаться, слонята встанут как вкопанные, а вместе с ними остановятся и слонихи; они начнут обмахиваться громадными ушами, засунут хоботы глубоко в горло, чтобы всосать немного воды из живота и обрызгать слонятам головы и шеи.

Он научился находить в бесформенной горе мяса, скрытой под серой шкурой, сердце и мозг, легкие и позвоночник. Научился ломать плечо, если слон стоял к нему боком, и тогда зверь падал, как от удара молнии. Если слон бежал за стадом, задыхаясь в клубах пыли, можно было выстрелить ему в бедро, раздробить тазобедренный сустав и не торопясь прикончить последним милосердным ударом.

Молодой Баллантайн преследовал слоновьи стада на вершинах холмов, куда они забирались, чтобы насладиться прохладным вечерним ветерком. На заре он охотился в густых лесах и на открытых полянах, в полдень находил их на старых заросших полях исчезнувшего народа. Ибо земля, которую он поначалу счел не знавшей ноги человека, когда-то была населена, и люди жили на ней долгие тысячелетия.

Среди неухоженных полей, где когда-то люди собирали урожай, а теперь, предъявляя права на наследство, бродили стада слонов, Зуга нашел развалины больших туземных городов, заброшенные следы когда-то процветавшей цивилизации, хотя все, что от них осталось, это круговые очертания крытых соломой глинобитных хижин на голой земле, почерневшие камни очагов да обугленные шесты щербатых изгородей, за которыми когда-то содержались обширные стада скота. Судя по высоте вторичной поросли на древних полях, человек не ухаживал за ними уже много десятилетий.

Удивительно было видеть, как стада слонов неторопливо бродят по заброшенным полям и развалинам городов. Зуге вспомнились причудливые строки странного стихотворения чужеземного поэта, опубликованного в Лондоне в прошлом году, — он прочитал их незадолго до отплытия:

Где Бахрам отдыхал, осушая бокал,

Там теперь обитают лиса и шакал.

Видел ты, как охотник, расставив капканы,

Сам, бедняга, в глубокую яму попал?[12]

Зуга раскапывал остатки хижин и на месте деревянных стен и соломенных крыш находил лишь глубокий пепел. В одной из древних деревень Зуга насчитал тысячу таких жилищ, а потом сбился со счета. Многочисленный народ, но куда он исчез?

Частично майор нашел ответ неподалеку, на поле битвы. Высохшие кости белели, как маргаритки, многие из них наполовину погрузились в красную жирную почву или поросли густой травой с пушистыми верхушками.

Человеческие останки покрывали многие гектары земли, лежали кучками, как свежесжатая пшеница. Чуть ли не все черепа были разбиты тяжелым ударом дубинки, или булавы.

Зуга понял, что это не столько поле битвы, сколько бойня, потому что такое побоище нельзя было назвать войной. Если подобная участь постигла остальные разрушенные города, на которые он набредал, то общее число убитых может достигать десятков или сотен тысяч человек. Неудивительно, что здесь остались лишь небольшие группки людей, подобные горстке воинов, пытавшихся не пропустить их через ущелье на слоновьей дороге. Были и другие. Время от времени Зуга видел на вершинах причудливых скалистых холмиков, разбросанных в этой стране повсюду, дымки сигнальных костров. Если у костров грелись те, кто остался в живых после исчезновения этой цивилизации, то, должно быть, они до сих пор прозябают в страхе перед судьбой, постигшей их предков.

Приближаясь к этим нагорным поселениям, Зуга со своим охотничьим отрядом неизменно обнаруживал, что вершина холма укреплена высокими каменными стенами. Жители встречали их лавиной валунов, вынуждая поспешно отступать. Часто на ровной земле у подножия укрепленных холмов находились небольшие клочки возделанных полей.

На полях росло просо, ропоко и крупный сладкий ямс, а также, на радость майору, темно-зеленый местный табак. Почва была плодородной, ропоко вырастал в два человеческих роста, и от крупного красного зерна гнулись колосья.

Листья табака на толстом стебле достигали размеров слоновьего уха. Зуга скручивал из верхних листьев крепкие сигары и, покуривая, размышлял о том, каким образом это растение оказалось так далеко от мест своего исконного произрастания. Наверно, когда-то между страной и побережьем пролегала оживленная торговая дорога. Это доказывали и бусины ожерелья, которое он снял с тела убитого в ущелье воина, и нездешние растения, и тамариндовые деревья родом из Индии, выросшие среди руин древних селений.

Медленно продвигаясь по малонаселенной лесистой стране, изобиловавшей зверями и дичью, орошаемой глубокими прозрачными реками, Зуга представил, какие чудеса могла бы сотворить на этой плодородной земле колония британских поселенцев, обладающая развитой промышленностью и сложной сельскохозяйственной технологией, владеющая плугом и удобрениями, знакомая с оборотом культур и селекцией семян.

Каждый раз, возвращаясь в основной лагерь, он вел тщательные наблюдения за солнцем и с помощью хронометра и альманаха вычислял их точное местоположение, а потом наносил его, сопроводив краткими описаниями, на карту, завещанную ему старым Томом Харкнессом. На карте появлялись новые реки, новые границы «мушиных поясов», соединялись между собой свободные от мух коридоры. Заметки Зуги о местности, о типах почв и растительности заполняли белые пятна на старом пергаменте, и ценность карты возрастала.

В часы, свободные от работы