но, в конце концов, так ничего и не сказал. Схватив бурдюк с вином, он открыл его и сделал большой глоток.

— Очень героически пафосно. Только это гаоляновая водка[244.2] из дворца Тасюэ, и вкус у нее самый лучший...

— Пффф! — очень «героически и пафосно» молодой сударь Сюэ тут же изверг из себя все, что только что проглотил. Лицо его приобрело синюшный оттенок. — Кхе-кхе-кхе-кхе!

— … — Мэй Ханьсюэ поджал губы. Похоже, он и правда был несколько удивлен. — Ты что, не умеешь пить алкоголь?

Не в силах смириться, Сюэ Мэн оттолкнул руку, пытавшуюся забрать у него флягу с бухлом, и, запрокинув голову, вновь храбро сделал еще один большой глоток. Проглотив еще больше, чем в первый раз, он тут же отвернулся и выблевал все назад.

Совсем растерявшийся Мэй Ханьсюэ мог только беспомощно пробормотать:

— Я не знал, что ты… ладно, хватит пить.

— Отвали!

— Отдай мне флягу.

— Катись! — огрызнулся расстроенный Сюэ Мэн и сердито уставился на Мэй Ханьсюэ. — Думаешь, раз ты велел мне пить, и я выпил, то сейчас велишь остановиться, и я остановлюсь? А как же мое достоинство? Хочешь, чтобы я совсем потерял лицо?

На этих словах Сюэ Мэн похлопал себя по щеке. К этому моменту он уже немного захмелел.

На Пике Сышэн всем было известно о том, что «образцовый наставник Чу не пьянеет и после тысячи чарок, а молодой хозяин Сюэ с одной валится с ног».

Мэй Ханьсюэ не был человеком Пика Сышэн и, естественно, он не мог знать этой крылатой фразы, а если бы знал, то, конечно, не стал бы пытаться напоить Сюэ Мэна крепким алкоголем.

После того как Сюэ Мэна вырвало, он взял бурдюк с вином и снова залпом выпил четыре или пять глотков. Стоило ему перевести дыхание, как он опять скривился.

Мэй Ханьсюэ тут же отобрал у него флягу с вином и, нахмурившись, сказал:

— Хватит пить. Вернись к себе и поспи. Ты уже и так слишком долго наслаждаешься бризом в одиночестве.

Однако Сюэ Мэн упрямо сказал:

— Я хочу дождаться, пока кто-нибудь вернется.

— …

— Я… я… — Сюэ Мэн какое-то время пристально смотрел на него, а потом вдруг расплакался. — Ты не понимаешь, не можешь понять, я жду моего старшего брата, я жду моего Учителя, я жду Ши Мэя… понимаешь? Нас четверо, если не хватает одного, то уже все неправильно. Одним меньше — и все не так, как раньше…

Мэй Ханьсюэ прекрасно знал, как утешать женщин.

Там все было просто: сказать несколько ласковых слов, приобнять, под цветущим деревом и полною луной поклясться в вечной любви, прописать лекарство в соответствии с недугом, и болезни как не бывало.

Однако ему никогда не приходилось утешать мужчин.

Сюэ Мэн не нуждался в утешении, он просто очень долго сдерживался. Под воздействием алкоголя дамбу его выдержки прорвало и теперь ему нужно было выговориться.

— Раньше нас было четверо, а теперь остался один. Остался только я один… и от этого на душе нестерпимо больно. Твою мать, ты понимаешь?!

Мэй Ханьсюэ печально вздохнул:

— Понимаю.

— Ты дерьмовый обманщик, ни черта ты не понимаешь! — закричал Сюэ Мэн, а потом опустил голову и завыл, крепко обняв Лунчэн, словно тот был единственной соломинкой, что все еще держала его на плаву.

«Дерьмовый обманщик» не знал, как можно его успокоить и воодушевить, поэтому просто снова согласился с ним:

— Ну хорошо, я не понимаю.

— Бессердечный ты сукин сын, почему ты не понимаешь-то?!

Не было никакого смысла пытаться договориться о чем-то с пьяным. Сюэ Мэн вдруг опять поднял голову и с ни с чем не сравнимой злобой уставился на Мэй Ханьсюэ полными слез глазами. — Чего тут непонятного? Неужели это так трудно понять?

Сюэ Мэн вытянул четыре пальца:

— Четыре!

Потом загнул один, второй, загибая третий, он снова не выдержал и разрыдался, словно внутри этого пальца находились его слезные железы:

— В конце остался один, — сказал Сюэ Мэн. — Я единственный, кто остался. Ты понимаешь?

Мэй Ханьсюэ: — …

Он не хотел быть ни дерьмовым обманщиком, ни бессердечным сукиным сыном, поэтому, не зная правильного ответа, предпочел просто молчать.

Какое-то время Сюэ Мэн пристально смотрел на него, а потом опять отвернулся и смачно блеванул.

Для такого талантливого и очаровательного молодого человека, как Мэй Ханьсюэ, от одного только взгляда на прекрасное лицо которого люди впадали в любовную горячку, это и правда было впервые. Еще никогда он не сталкивался с человеком, которого от одного взгляда на него начинало тошнить.

У Мэй Ханьсюэ от такого даже немного разболелась голова:

— Да что это с тобой? В детстве я дал тебе попробовать гуттуинию[244.3] и тебя вырвало. Теперь, когда ты вырос, я дал тебе выпить куньлуньской водки, и тебя снова вырвало. На самом деле, угодить тебе сложнее, чем любой из знакомых мне барышень.

Он снова посмотрел на согнувшегося в три погибели человека, которого так сильно рвало, что он даже не мог дышать, и его светло-зеленые глаза потемнели от охватившего его чувства беспомощности:

— Ладно, хватит браниться, и блевать больше не надо, просто возвращайся и отдохни. Твой старший брат, твой учитель и твой друг — любой из них не хотел бы видеть тебя таким, — сказав это, он встал и помог Сюэ Мэну подняться.

Вероятно, обессиленный приступами рвоты, Сюэ Мэн так ослаб, что его шатало из стороны в сторону. Он больше не пытался вырваться из рук человека, пытавшегося его поддержать.

Мэй Ханьсюэ помог ему пройти длинную прибрежную линию, чтобы через черный вход вернуть его в орден Гуюэе. Он собирался проводить его до комнаты, где он мог бы отдохнуть, однако, не успели они еще дойти до гостевого павильона в саду, как Мэй Ханьсюэ уловил витающую в воздухе очень плотную темную ауру убийственных намерений.

Он резко одернул Сюэ Мэна и затащил его в одну из крытых боковых галерей. Сюэ Мэн ойкнул от неожиданности, но Мэй Ханьсюэ тут же зажал ему рот.

— Не шуми.

— Руку… убери руку… меня… тошнит… — каждое слово давалось Сюэ Мэну с большим трудом.

— Проглоти, – сказал Мэй Ханьсюэ.

— … — Сюэ Мэн.

Опасаясь, что этот горе-пьяница навлечет на них беду, Мэй Ханьсюэ нажал на точку над губой Сюэ Мэна, применив заклинание молчания. После