лучевых костей, и струнами им служили мужские жилы; были и звонкие тамбурины, обтянутые человеческой кожей. Не раз джинн начинал наигрывать на каком-нибудь инструменте, чтобы развлечь меня, и, хоть извлекаемые им звуки и казались мне поистине чудовищными, я решила, что разумнее будет похвалить его исполнение. Пока Омультакос показывал мне сокровищницу, я сгорала от желания расспросить его о Калиле и о том, когда мы снова встретимся, но, хорошо помня наставления Пальмолаза, сдерживалась.

Наконец Омультакос, который успел завести меня далеко-далеко мимо многих саркофагов и высоких колонн, отложил в сторону свои необычайные музыкальные инструменты, оборотился ко мне и промолвил:

– О принцесса, не думай, что среди моих сокровищ ты найдешь лишь древности. В этом необозримом зале есть вещицы и поновее. И одна из них уж точно придется тебе по душе. Прояви же терпение и следуй за мной, я посвечу тебе хвостом.

С этими словами он подвел меня к позолоченному саркофагу чуть в стороне, сплошь испещренному резными иероглифами. К своему невыразимому ужасу, я увидела в нем Калилу: он лежал неподвижно, как мертвец, а ланиты, веки и уста его покрывала смертельная бледность. Одежда спереди была изорвана и перепачкана в крови. Рухнув к нему на грудь, я принялась осыпать холодные губы поцелуями, чтобы пробудить брата к жизни, но тщетно.

Омультакос просунул кончик гибкого хвоста между мною и лицом Калилы, прервав мои старания, и сурово заметил:

– Вернуть к жизни твоего возлюбленного брата можно лишь одним способом. К счастью, я могу это сделать, причем немедленно. Но сначала расскажу тебе, как Калила очутился здесь. Эмир Абу Тахир Ахмад, вознамерившийся сотворить из сына героя, отправил его в сопровождении небольшого отряда охотиться на свирепых львов в Нубийскую пустыню. Но львов им попалось гораздо больше обычного, и были они невероятно кровожадными, а потому загрызли спутников принца и прикончили бы его самого, если бы в тот миг не вмешались мои прислужники-джинны, наблюдавшие за ними. К несчастью, они не успели вовремя, и львы смертельно ранили Калилу. Все это произошло несколько часов назад; его принесли сюда, и я позволил ему занять саркофаг одного из древних фараонов, хотя мудрость моя и подсказывает, что недолго ему лежать здесь и не станет он экспонатом в моей коллекции. Если ты, Зулкаис, согласишься выполнить одно простенькое условие, я без задержки вложу в твою руку могущественнейшее целительное средство.

– Я сделаю что угодно! Что угодно! – в исступлении вскричала я. – Я согласна на все, чего бы ты ни попросил, лишь бы вернуть Калилу к жизни.

– Ты должна обещать только одно. Поклянись в верности Иблису, владыке огненного шара и темных пещер.

– Клянусь, – торопливо отвечала я. – Дай же мне это средство.

Омультакос принялся шарить своими обезьяньими пальцами в свисавшей с пояса дырявой торбе. Я успела заметить там несколько отвратительнейших вещиц, но наконец среди них отыскался бледно-желтый плод, формой и размером напоминавший персик, и джинн вложил его в мою ладонь:

– Этот плод вырос в садах, никогда не ведавших солнца, но более плодородных, чем сады Ирама. Если ты осторожно выдавишь одну лишь каплю сока своему брату в рот, он тут же воскреснет во всей своей красе, которую ты любишь так беззаветно. Можешь оставить этот плод себе, но помни: ты должна проявить благоразумие и не есть его. Если ты его отведаешь, произойдут удивительные вещи, ибо волшебный сок совершенно по-разному действует на тех, кто стоит на пороге смерти, и тех, кто еще полон жизни.

Едва ли обратив внимание на эти слова, я торопливо поднесла плод к бескровным губам Калилы, бледным, словно у трупа, и сжала пальцы. Меня охватило ликование, когда от одной капли сока губы вновь заалели, а глаза Калилы распахнулись, и он взглянул на меня таким же полным любви взглядом, каким я смотрела на него. Брат протянул руки, чтобы обнять меня, и я мгновенно позабыла об Омультакосе. Тактично выждав приличествующее время, джинн довольно громко сказал:

– Весьма сожалею, что придется нарушить радость вашей встречи, ибо лишь восхищение и восторг вызывает у меня снедающая вас страсть, но, вероятно, совсем скоро мне понадобится то вместилище, которое вы сейчас занимаете. А посему я препровожу вас в небольшой альков за сокровищницей. Там стоят удобные кушетки, которые как нельзя лучше подойдут для ваших целей.

Услышав этот голос, Калила повернул голову и наконец узрел удивительного павиана, ибо до того я закрывала джинна собой. Вид необычайного существа изумил Калилу не меньше, чем прежде меня. Однако, повинуясь просьбе нашего хозяина, брат выбрался из саркофага. Шепотом я умолила его сдержать неуместный смех, который так и рвался наружу. И мы последовали за Омультакосом. Желтый плод я спрятала за пазухой.

Калилу гораздо больше удивлял наш проводник, чем мрачные чертоги, и он, не утерпев, отпустил замечание по поводу огненного хвоста, от которого в разные стороны разлетались искры, когда джинн на ходу помахивал им. В великом потрясении Калила заметил мне, что столь необычайный способ освещать себе дорогу, по-видимому, не доставляет павиану ни малейшей боли. Услышав его, Омультакос обернулся и заметил:

– Знай же, юный принц, что такова природа моего хвоста и чувства я испытываю не более мучительные или удивительные, нежели девушки, чьи щеки покрывает румянец, или мужи, в чьих жилах вскипает кровь.

Шли мы действительно недолго – что было весьма странно, ибо совсем недавно сокровищница казалась мне бесконечной, – и наконец приблизились к открытой дверце. Пылающий хвост взмыл под потолок и осветил комнатку, где стояли обитые золотой парчой кушетки, а стены были задрапированы темными тканями. Драпировки очень понравились бы отцу: их сплошь покрывали иероглифы, но иероглифы эти беспрестанно менялись, что наверняка свело бы с ума его ученых мужей. Там джинн и оставил нас, но перед тем хвостом зажег многочисленные латунные лампады и медные курильницы, во множестве стоявшие на полу. Омультакос ушел не попрощавшись, но я вспомнила, что и спустившись ко мне с колонны, он вел себя точно так же по-свойски. Некоторое время мы с Калилой еще видели через открытую дверцу, как мелькает во тьме сияющий хвост. Джинн, по-видимому, был очень занят, и в колеблющемся свете мы успели разглядеть некоторых его помощников, весьма необычного вида, подносивших ему очередные сокровища. Однако нас всецело захватила радость встречи, и мы мало приглядывались к тому, что творилось вокруг, а потому смогли на время отрешиться от зловещих знаков.

Мы ласкали друг друга, засыпали тысячей вопросов и пересказывали все, что приключилось с нами после расставания. Калила опечалился, узнав о том, как я