попала в подземный дворец и какое обещание дала ради него джинну.

– Увы! – воскликнул он. – Боюсь, все было заранее подстроено, причем с очень дурной целью. Набросившиеся на меня львы отличались необыкновенной статью и свирепостью. Несомненно, это и были джинны, о которых рассказывал тебе Омультакос, – они задрали моих спутников, ранили меня самого и бесчувственного принесли сюда. А ты, Зулкаис, из-за своей любви ко мне угодила в ловушку. Но давай же забудем обо всем. Пусть мы попали в опасное и безвыходное положение, мы, по крайней мере, можем утешиться обществом друг друга.

– Все, что я совершила, ничтожно, – отвечала я. – Ради тебя я бы охотно тысячу раз пообещала себя Иблису.

Шло время, мы беседовали, но в конце концов стали гадать, куда запропастился Омультакос, чей хвост уже не мелькал среди темных колонн. Он так и не объяснил, что станется с нами дальше, и, казалось, совершенно про нас позабыл. К тому же он не оставил ничего съестного, только зажег лампады и курильницы. Постепенно в их свете мы начали замечать, что узорчатые драпировки изъедены молью, а обивка на кушетках так обветшала, словно их приволокли из давным-давно погребенных под песками дворцов. Сами лампады и курильницы покрывала зеленоватая патина. Исходивший от них аромат тревожил нас, – сильный и затхлый, он напоминал запах тех бальзамических средств, которыми пропитывали погребальные пелены фараонов. Время от времени в комнатушке раздавались страшные непонятные звуки, но откуда они исходили, мы не могли определить. Я ослабела от голода, но мне нечем было подкрепиться. Наконец я вспомнила про лежавший за пазухой плод, ожививший Калилу. Совершенно позабыв слова джинна, я вытащила этот плод и предложила брату, но тот, заметив, как я голодна, отказался. С жадностью набросилась я на странный фрукт, вгрызаясь в его терпкую мякоть.

И почти сразу меня обуял невыносимый жар, жизнь вскипела во мне, а сердце едва не лопнуло. Все вокруг озарилось ярким светом, но то были не лампады. Погрузившись в жаркие умопомрачающие грезы, я обезумела и уже не видела ни Калилы, ни темных покоев. Мне показалось, будто передо мною в воздухе всплыл, покачиваясь, огромный огненный шар, переливающийся тысячей разных оттенков. Я испытала приступ непомерной алчности – мне нужно было непременно овладеть этим шаром, а потому я вскочила, чтобы схватить его, но он ускользнул, и тогда я помчалась за ним следом, не обращая внимания на крики Калилы. Выбежав из комнаты через заднюю дверцу, я оказалась в лабиринте сумеречных коридоров, и путь мне освещал лишь огненный шар. Мне во что бы то ни стало нужно было его заполучить, и я бежала, не видя ни куда бегу, ни что творится вокруг. Внезапно шар исчез, от него осталось лишь тусклое сияние, похожее на закатные отсветы опустившегося за горизонт светила, а я увидала, что стою на краю пропасти. Шар мелькал где-то внизу, все глубже и глубже погружаясь в бездну, из которой долетал зловещий и неумолчный грохот вод, и я замерла. Но такова была сила моего помешательства, что я уже готова была прыгнуть вслед за шаром, как вдруг он сам стал подниматься ко мне из глубин. Я ждала, стоя на кромке и готовясь ухватить его, но вот шар приблизился, и стало видно, что это Омультакос, ловко карабкающийся по крошечным каменным уступам.

Через мгновение он уже стоял передо мной и распекал меня:

– Зачем же, о принцесса, ты так торопишься броситься в подземную реку, которая без конца стремится во владения Иблиса? Еще не настал предначертанный час, когда мрачные воды понесут тебя. К счастью, я повстречал твоего брата, разыскивающего тебя в темных коридорах, и, узнав о случившемся, без промедления бросился по другому известному мне пути, чтобы тебя перехватить. В обмен на мою помощь Калила поклялся в верности владыке огненного шара и горящих сердец. Давай же возвратимся к нему, ибо, боюсь, он до сих пор бродит во тьме, одинокий и опечаленный. В некотором роде это я во всем виноват. Погрузившись в заботы о сокровищнице, каковые зачастую не терпят отлагательств, я позабыл об обязанностях хозяина и не снабдил вас всем, что вам потребно. Поступи я иначе, голод не заставил бы тебя отведать плода, что лишил тебя рассудка.

Безумие мое отступило. Я отправилась вслед за Омультакосом и теперь по пути замечала все ужасы темного лабиринта, которых не видела, пока бежала, ослепленная, за шаром, переливавшимся тысячью цветов. За каждым поворотом на земле валялись кости и целые скелеты, принадлежавшие, вероятно, горемыкам, которые заблудились здесь и погибли от голода. Некоторые скелеты лежали в обнимку, но было непонятно, выражение ли это нежных чувств, которые покойные при жизни питали друг к другу, или же один из них хотел сожрать товарища. Омультакос не пояснил, а я не спрашивала. В конце концов мы отыскали Калилу, и при виде меня его охватило умопомешательство немногим меньшее, нежели то, что погнало меня за огненным шаром.

– Мне нужно хорошенько о вас позаботиться, – сказал Омультакос. – Иблис дозволил мне ненадолго сделать вас своими гостями. Неподалеку отсюда мой подземный сад, и в нем есть дворец, где вы можете поселиться. Вас будут исправно и в изобилии снабжать водой и пищей, и я надеюсь, что после всего происшедшего вы не покуситесь на растущие там плоды.

По короткому коридору джинн препроводил нас в огромную пещеру с лиловым, точно своды ночного неба, потолком, на котором, будто звезды и планеты, сияли лучезарные минералы. В пещере и произрастал тот самый сад, о котором он говорил. Ветви бесчисленных фантастических деревьев сгибались под тяжестью разнообразных фруктов и соцветий, повсюду были хитроумнейшим образом развешаны лампады, которые временами невозможно было отличить от плодов. В центре сада стоял небольшой дворец, выстроенный из пятнистого черно-розового мрамора. Внутри ждали роскошные диваны и стол, уставленный великолепнейшими яствами и винами, красными, словно жидкий яхонт, и золотистыми, как расплавленный топаз. Омультакос вновь нас уверил, что мы здесь желанные гости, а потом, попросив прощения, удалился со своим обычным проворством.

Мы сколько-то прожили в том дворце, но сколько именно – оба мы подсчитать не могли. Несмотря на одолевавшие нас дурные предчувствия, то были самые счастливые дни со времен нашего детства, когда эмир еще не вмешивался в наши дела, предоставив нас самим себе. В том саду день ничем не отличался от ночи, ибо среди ветвей, сгибающихся под тяжестью плодов, всегда горели лампады, а над головой всегда сверкали звездами драгоценные минералы. Часто мы бродили по саду, исполненному особенной красы, хотя после