«Интересно, где все?» – думала я, прогуливаясь по бейрутским улицам, где почти не было ни машин, ни даже пешеходов. Когда я добралась до Корниша – окаймленной пальмами эспланады, по которой когда-то бейрутские плейбои хвастливо гоняли на своих спортивных машинах, – то нашла половину ответа: зубчатые скалы под дорогой были сплошь покрыты пляжными полотенцами, а отдыхающие болтали и купались. Обычный отдых на солнышке, но была в нем некая странность: все отдыхающие были мужчинами.

К тому моменту, как мне удалось найти завтрак, подошло уже время обеда, поэтому я наслаждалась полуденным кофе и йогуртом в ресторане на вершине пятизвездочного отеля Sofitel, единственного нашедшегося открытого заведения. Со своего места я видела то, что когда-то, должно быть, было шикарным приморским клубом, и моя маленькая загадка была решена. Там, далеко внизу, в частных бассейнах не было воды, зато в них было множество загорающих женщин, наслаждавшихся солнечными лучами за высокими стенами. Мои поиски императорского пурпура были связаны с потерями и роскошью, со спрятанным и, конечно, с морем, и я спрашивала себя, продемонстрирует ли все это мой опыт пребывания в Ливане так же явно, как первый день в этой стране.

Консьерж сказал мне, что если Бейрут в тот день показался мне мрачным, то в просирийских мусульманских городах, включая Тир и Сидон, будет еще хуже. «Отправляйся на север, в христианские районы, – посоветовал он, когда я рассказала ему о своих поисках, – там траур будет не столь долгим, и ты найдешь много из того, что осталось от финикийцев. И много кофе, конечно».

Финикийцы и были теми, кого я искала, – древними жителями Ливана, прибывшими с Аравийского полуострова в III тысячелетии до н. э. и обосновавшимися вдоль всего скалистого побережья. Это были морские авантюристы, торговцы, художники и плотники, они прославились благодаря умению прокладывать путь по звездам и мастерству работы с цветным стеклом. Говорили также, что именно они изобрели прообраз алфавита, который сделал возможным запись слов, которые вы видите на этой странице. Но, что самое важное для моих поисков, – эти люди также стали настолько широко известны благодаря торговле самой роскошной краской в истории, что даже сохранившееся название этого народа происходит от греческого слова, означающего пурпур, – phoinis. «Так, значит, сначала отыщу то, что осталось от Пурпурного Народа, – решила я, – а уже потом буду искать краску, в честь которого он был назван». Я воспользовалась советом консьержа и взяла напрокат машину.

Ранее, изучая карту Ливана, я была удивлена, увидев, насколько крошечной была эта страна. Жестокая гражданская война с 1975 по 1990 год принесла ей международную известность – по крайней мере среди моего поколения, наблюдавшего за кризисом с заложниками в 1980-х годах, – совершенно непропорциональную ее площади. На самом деле весь Ливан чуть меньше Фолклендских островов и вдвое меньше Уэльса. За час с небольшим я проехала весь Бейрут и оказалась в городе, где родились книги.

Фиолетовый человек

В городе Джбейль (арабское название) или Библос (греческое название) мало следов последней войны в стране, за исключением того, что холмы над ним покрыты уродливыми бетонными виллами. Они принадлежат, как неодобрительно сообщил мне житель Библоса, бейрутцам, по выходным спасающимся от боевых действий. Но, поскольку – или, может быть, вследствие – в нем не так много следов современной войны, этот город является одним из лучших мест в Ливане, где можно увидеть следы деяний всех других группировок, которые сражались за эту береговую линию в течение примерно последних семи тысяч лет, включая финикийцев.

Почти на закате я миновала безукоризненно отремонтированный базар и направилась прямо к мысу. Эта небольшая территория покрыта крупными камнями и руинами, оставшимися от множества древних обитателей Библоса, начиная с неолитических поселенцев, а затем – финикийцев, греков, римлян, византийцев, омейядов, крестоносцев, франков, мамелюков, османов, арабов и туристов. Я принадлежала к последней категории, и поэтому мне был назначен проводник в лице Хайям, археолога, и мы с удовольствием бродили между древними стенами вплоть до наступления темноты, а ее рассказы оживляли пустынное пространство, покрытое щебнем и травой.

Финикийцы были невысокими людьми, рассказала мне Хайам. Красивый мужчина ростом в полтора метра был самой желанной добычей для женщины в Библосе четыре тысячелетия назад – а женщины были еще меньше. В их домах не было ни дверей, ни окон, лестницы вели к люкам в крыше. Они освещали свои темные помещения масляными лампами, которые, кстати, сами же и изобрели. «А что происходило, когда они становились слишком старыми, чтобы подниматься по лестницам на крышу?» – спросила я. «О, они жили недолго, так что это не имело значения», – с улыбкой ответила моя проводница.

Мы остановились. Вокруг было пустынно и тихо. Мне показалось странным, что четыре тысячи лет назад раскинувшееся перед нами пространство заполняла шумная толпа: крошечные торговцы, ведущие дела с крошечными потребителями. Магазины – зубчатый узор там, где они стыковались с городской стеной, еще был виден – были настолько маленькими, что в них просто негде было развернуться. В нынешних зарослях сорняков когда-то лежали сыры и каперсы, веревки и лекарства, а также снаряжение для лодок и путешествий. У некоторых торговцев даже имелись толстые ледяные глыбы, с которых на солнце натекали темные лужи: с близкорасположенной горы Ливан особые работники в течение всего года привозили лед. Это было полезно для сохранения свежести пищи или, возможно, для обеспечения прохладными напитками изнемогающих от жары пассажиров и корабельных команд, когда они отправлялись в путешествие из этого города, увозя с собой связки папирусных свитков, которые и дали Библосу и Библии их имена.

«А на старом финикийском рынке, – продолжила мои мысли Хайам, – наверняка царило многоцветье: похожие на угольки куски индиго, мешочки с душистым шафраном, лепешки свинцовых белил с Родоса, кусочки лазурита из Афганистана и, конечно, ценная пурпурная краска». На протяжении тысячелетий это был один из самых ценных продуктов побережья – он считался символом как мира небес, так и лучшего из мира людей. Пурпур использовался в самом святом из иудейских храмов (Скиния, священный шатер, содержащий Ковчег Завета, который евреи унесли с собой в пустыню, должен был быть сделан «с десятью завесами из тонкого льна, синего, пурпурного и алого»: Исход 26, 1), и в то же время он играл важную роль в мирских жертвоприношениях. В VI веке до н. э. Камбиз Персидский послал в Эфиопию группу шпионов, надеясь, что они вернутся с подробными планами наилучшего способа атаки на эту страну. Они принесли с собой много подарков – благовония, ожерелья, пальмовое вино и драгоценный пурпурный плащ. Согласно римскому историку Геродоту[247], король Эфиопии не поверил ни добрым намерениям Камбиза, ни его дарам и особенно тому, как плащ получил свой особый цвет. Он спросил, что это за пурпурный плащ и как он был окрашен, и когда (дипломаты-шпионы) рассказали правду о пурпуре и способе окрашивания, он сказал, что и люди, и их одежды полны коварства.