Персы и евреи очень любили пурпур, но именно тогда, когда римляне, а затем византийцы присвоили этот краситель, он обрел свою современную репутацию, ведь окрашенные им одежды надевал один император за другим. Поэтому я поехала вглубь страны, чтобы найти римлян – и величайший храм, который они когда-либо строили.

Трепет крыльев бабочки

Возле знаменитых кедров, высоко на склонах горы Ливан, я подобрала двух бельгийских автостопщиков. «Мы только заберем наш багаж», – сказали они и, войдя в отель, вышли оттуда с дюжиной чемоданов и чем-то похожим на огромную шляпную коробку. Мы доверху забили машину. Ален был коллекционером бабочек, искавшим редкую бабочку – голубянку арион, а его жена Кристина, теперь совсем невидимая под сумками, поехала с ним потому, что он обещал, что они будут жить в отелях, а не в палатках. «Собиратели бабочек – весьма своеобразные люди, – так сказал Ален. – Мы любим разбивать лагерь на природе, мыться в горных ручьях и рано просыпаться просто для того, чтобы увидеть еще один экземпляр, который ничем не отличается от остальных». Кристина смиренно согласилась с ним. «Мне не нравится ездить в экспедиции: там скучно и слишком много пьют», – сказала она.

Пока мы ехали по извилистым горным дорогам, Ален, не преставая, рассказывал о своих синих, а я – о своих пурпурных. «Бабочки, – сказал он мне потом, – очень хорошо видят пурпур. На самом деле у них совсем другой диапазон цветового зрения, чем у людей. Обычно они не видят оттенки красного, но они могут видеть весь спектр от желтого до фиолетового и даже до ультрафиолетового». «Как кто-то смог это узнать?» – вслух удивилась я, а он ответил, что некоторые цветы – и бабочки – кажутся человеческим глазам совершенно белыми, но если взглянуть на лепестки или крылья при помощи ультрафиолетового детектора, то можно понять, что они покрыты призрачными отметками, на которые бабочки реагируют как на определенные сигналы.

В этот момент рассказа Алена мы проезжали мимо большого куста с белыми цветами, росшего на обочине, и я подумала: а есть ли у них отметки, которых я не вижу. Впервые я размышляла о том, насколько произволен наш выбор спектра «видимого света». Узоры, нарисованные ультрафиолетом, могли бы превратить эти обычные маленькие цветочки в экзотических павлинов ботанического мира; возможно, мы просто не можем оценить их по достоинству. Если бы мы могли видеть более широкий диапазон световых частот, эти цветы показались бы нам столь же очаровательными, как тигровые орхидеи. Но если бы мы могли видеть более узкий диапазон, тогда кто знает – возможно, я даже не смогла бы увидеть исходный тирский пурпур. Конечно, если мне удастся его найти.

Страсть и сила

Находясь на краю плоской долины Бекаа, мы могли издалека рассмотреть гигантские колонны Баальбека на другой ее стороне: они возвышались над маленьким пыльным городком, названным в их честь. Сегодня Баальбек представляет собой ряд живописных руин, но когда-то здесь находился самый большой храм Римской империи, посвященный Юпитеру, правителю богов. Когда мы проезжали мимо руин, я заметила множество строительных рабочих, поэтому я высадила коллекционера бабочек и его жену вместе с их многочисленными сетями и коробками и пошла узнавать, что там происходит.

Раз в год тысячи людей отправляются в руины Баальбека на современный ритуал – музыкальный фестиваль, куда приглашаются звезды со всего света: Стинг, балет парижской Оперы, группа Buena Vista Social Club. Я оказалась там за несколько дней до начала фестиваля, когда организаторы устанавливали сцену и готовили территорию. Все эти шумные строительные работы только подчеркивали общую картину разрушения древнего здания – храм Юпитера казался не более чем гигантскими развалинами, а ведь прежде он был вдвое больше афинского Акрополя. Теперь от него осталось лишь несколько стен и множество обломков римского периода, включая огромные гранитные колонны из египетского Асуана и ливийского Триполи, – как напоминание о великом прошлом.

Но рядом с нынешним Храмом Песни стоял еще один храм, поменьше, который всегда был посвящен вину. Это было святилище бога вечеринок Вакха (римский эквивалент греческого бога Диониса), и оно оказалось относительно нетронутым – я все еще могла рассмотреть резные изображения яиц и рогатого скота, виноградных листьев и меда, оплетающие колонны, – все это символизировало плодородие и веселье. По словам нашего гида, Гази Игани, это был «ночной клуб» своего времени, а винный погреб предназначался исключительно для священника, возможно, своего рода бармена того времени. По иронии судьбы, этот храм сохранился потому, что он был менее важен, чем официальный комплекс Юпитера, – его фундамент был ниже, что демонстрировало более низкий статус бога в иерархии. Поэтому, когда жрецы ушли и город пришел в упадок, стены храма стали быстрее покрываться слоями почвы, защитившей его. Сейчас, после обширных археологических раскопок, расчистивших это место в 1920-х годах, можно увидеть, насколько поднялась поверхность земли. Высоко на стене, в двенадцати метрах над нашими головами, я смогла увидеть нацарапанные имена немецких визитеров. «Эти граффити были написаны в 1882 году, – сказал гид, когда четыре человека из моей группы столпились на участке тени размером с платок. – Тогда это был уровень земли».

Баальбек. Гравюра XIX века

Интересно, что соперничество между Вакхом и Юпитером – между сексуальностью и властью – так явно проявилось в самих камнях этого места. Дело в том, что символика пурпура столь же неоднозначна. С точки зрения формальной власти пурпур часто был и часто остается цветом королевской власти или облачения высших жрецов. И все же с точки зрения безудержного веселья, если у Бахуса и был цвет, который он мог бы назвать своим, то это, несомненно, был оттенок танина на губах пьяницы – «пурпурного рта» Джона Китса или, возможно, даже опасно темного, как само вино, моря Гомера.

Решающий момент для пурпура как символа сексуальности и власти произошел на знаменитом званом обеде в 49 году до н. э. Юлий Цезарь только что выиграл ключевую битву против Помпея, и Клеопатра устроила пир для своего стареющего героя во дворце, который описывали как «роскошь, доведенная до идиотизма пустой показухой». Пурпурными были не только паруса египтянки – весь ее дворец был облицован пурпурным порфиром, как века спустя будут облицованы дворцы византийских императоров (что привело к появлению фразы «рожденный в пурпуре»). Диваны в парадных залах Клеопатры были покрыты блестящими чехлами: большинство из них «долгое время провели в котлах с тирской краской, в которые их опускали не один раз»[248]. Сто лет спустя в этом не увидели бы ничего необычного. «Кто сегодня не использует пурпур для обивки обеденных кушеток?» – мог бы спросить пресыщенный комментатор по дизайну интерьеров, он же древнеримский историк и биограф Корнелий Непот[249]. Но для Юлия Цезаря все эти восточные излишества были в новинку. Впечатленный, он упал в объятия хозяйки дворца, вызвав негатив у своих генералов, которые предположили, что Клеопатра «блудила, чтобы завоевать Рим». Он не раскаивался и вскоре, вернувшись в Рим, в честь двух своих последних завоеваний ввел новый закон, касающийся расходов: полностью выкрашенную пурпуром, полученным из морских улиток, длинную тогу мог теперь носить только Цезарь[250].