Она не сказала, что если он не покинет Сивиллу, то и она останется здесь навсегда. Они и так это понимали.

Эйтиль снова разлетелась на стрекоз, и яркие насекомые отступили – у них просто не осталось соперников. Катиджан не видел, где она укрылась, но это и не важно. Он не сомневался, что она будет наблюдать за ним, поддерживать его, останется рядом несмотря ни на что.

А значит, он не должен ее подвести. Хотя, глядя на первую звериную форму Сераписа, он уже мог сказать, что будет непросто.

Он был немногим больше человека, и его тело – от живота до головы – сохранило человеческие черты. Но на этом сходство заканчивалось. Ниже живота начиналось туловище паука с восьмью мощными, покрытыми грубой щетиной ногами. За широкими плечами проглядывали крылья стрекозы, и Катиджан не брался сказать, были они у Сераписа изначально или чудовище только что копировало их у Эйтиль. На лице не было ни носа, ни ушей, ни даже рта, только огромные, на пол-лица, овальные глаза – глаза насекомого, а не человека или зверя. Существо было покрыто плотной, туго натянутой шкурой, которая постоянно переливалась и чем-то напоминала колдуну пленку бензина, остающуюся на городских лужах.

Поначалу Катиджан даже решил, что звериная форма Сераписа – не хищник, раз у него нет пасти. Но очень скоро он убедился, что ошибся. Серапис откинул голову назад, и стала видна огромная пасть, занимающая всю его шею. Челюсти открывались горизонтально, обнажая ряды треугольных клыков и беснующийся между ними язык ящерицы.

– Ну ты и урод, – проворчал Катиджан.

Серапис не ответил ему – похоже, в этой форме он не мог говорить. Но так было даже проще.

После того, как Эйтиль, по сути, сделала первый шаг за него, он не мог проиграть, и когда существо бросилось на него, он был готов. В своем новом воплощении Серапис больше не призывал насекомых, он делал ставку на близкий бой, на грубую силу и скорость, и не зря. Он и правда был быстрее ветра, Катиджан в жизни такого не видел. Колдун поплатился за наивную самоуверенность: Серапис легко миновал огненное поле, созданное им, и одним ударом выбросил его из дворца обратно в сад.

Удар был сильным, но не слишком разрушительным: ребра, кажется, уцелели, а кровоподтеки – ерунда, дело привычное. Катиджан не позволил этой атаке сбить себя с толку, если он хотел выжить, ему нужно было реагировать быстро. Он мгновенно понял, что не сравнится с Сераписом в скорости, как бы ни старался. Способности его клана такое не позволяли, да и потом, человеческие ноги не смогут столько, сколько видоизмененные паучьи лапы. Вывод напрашивался сам собой: ему нужно было замедлить чудовище.

Сделать это оказалось не так сложно. Катиджан заморозил землю вокруг себя, покрыл ее, и без того неровную, острыми ледяными пиками. Чуть не рассчитав скорость, Серапис мог поскользнуться и нанизаться на лед, как бабочка на иглу. Чудовище быстро поняло это и замедлилось, продолжая кружить вокруг колдуна.

А Катиджан и не думал отступать. Сосредоточившись, он поджег несколько мертвых деревьев, наполнив воздух едким черным дымом от гнилой листвы. Одновременно с этим он создал на пути монстра несколько идеально прозрачных ледяных пластин. Частично ослепленный дымом, Серапис просто не мог разглядеть перед собой преграду, он врезался в лед, бился о него, получая новые и новые раны, а коснуться Катиджана все еще не мог.

Тогда Серапис сменил тактику. Он, дравшийся с первым лордом Инанисом, был уверен, что знает о Катиджане все, тогда как молодой маг не знал о нем почти ничего. Он подобрался поближе, и из его пасти вырвался поток белой клейкой паутины, призванной заточить Катиджана в непроницаемый кокон.

Паутина и правда попала точно в цель, вот только то, что Серапис сквозь дымовую завесу принял за колдуна, на проверку оказалось ледяной статуей – идеальной, но все равно неживой копией.

– Меня ищешь? – донеслось из-за спины у чудовища.

Серапис не успел даже обернуться, когда ледяное лезвие пробило его грудь насквозь. Он дернул крыльями, разрушая лед, и попытался взлететь, но крылья были слишком сильно повреждены, слишком изодраны, чтобы поднять его массивную тушу в воздух.

Он привык править и был уверен, что все в Сивилле подчинено его желаниям – и всегда так будет. Теперь же он сражался с силой, которую недооценил, и это ослабляло его. Катиджан не был удивлен: если Аид заплатил жизнью за свою самоуверенность, то почему его брат должен быть другим?

Колдун еще никогда не дрался так: отчаянно и вместе с тем уверенно. За время плена он много думал о том, каким может быть этот бой. И теперь, когда все случилось, заклинания давались ему сами собой. Если становилось совсем трудно, а челюсти существа щелкали слишком близко, Катиджан напоминал себе, что рядом Эйтиль, она смотрит на него, и, если он позволит ранить себя, она вмешается в поединок. И, возможно, погибнет! Он не мог этого допустить. Он сражался за себя и за нее, а Серапис – только за себя, поэтому чудовище проигрывало.

Серапис не был глуп и быстро понял, что загоняет себя в угол. Один маг почему-то оказался слишком силен, звериное тело истекало кровью, оно стало бесполезно в этой драке. А значит, его нужно было менять.

Он перевоплотился, и на этот раз быстрее: похоже, переход от человеческого облика к звериному давался ему сложнее, чем смена звериных обликов. Это тело Сераписа было хорошо знакомо Катиджану, оно было похоже на тень чудовища, которая дралась когда-то на Арене. Перед колдуном возвышался большой зеленый ящер, отдаленно напоминающий игуану. Катиджан знал, что любая рана, нанесенная этой твари, освободит полчища саранчи, скрытые в ее теле, а кровь ящера токсичнее любой кислоты. Действовать нужно было осторожно – насколько это вообще возможно!

Он всегда предпочитал лед, и теперь это помогало ему. Катиджан убрал с пути ящера все острые пики, сменив их скользкими ледяными валунами, на которых даже лапы рептилии не могли удержаться. Его расчет был прост: он хотел замедлить Сераписа и снова заковать его в лед.

Но второй лик чудовища был куда совершеннее первого – иначе и не могло быть. Ящер рвался вперед, обходя преграды и ловко маневрируя на льду. Он оказался рядом быстрее, чем ожидал Катиджан. Острые зубы, похожие на лезвия скальпелей, щелкнули так близко, что колдун успел разглядеть каждый из них. Катиджан подался назад, был лишь один способ защититься от верной смерти: между ним Сераписом снова появились лезвия.

Ящер взвыл от боли и отступил, но для Катиджана это стало большим поражением, чем для него. Ядовитая кровь залила его руку от плеча до запястья, уничтожая одежду и разъедая кожу до кровавых язв. Отвлеченный этим, колдун не сдержался, крикнул – и упустил взвившуюся в воздух саранчу.

И все равно огонь испепелил ее: точно отмеренное облако пламени, уничтожившее насекомых, но не задевшее Катиджана. Он не призывал этот огонь, но знал, кто это сделал: из всех известных ему магов, только один был способен на такой тонкий контроль.

Цезарь подтвердил его догадку, оказавшись рядом с ним. Он подал брату руку, помогая Катиджану подняться.