Без малейших помех они отдалились от дворца и побежали потропе меж бамбуком, который сегодня только слабо шипел, будто клубокразъяренных змей, от которых уходила добыча.

Луна сверкала, как огромный бриллиант, напоенный светом, ноВасилий бежал вперед, стискивая зубы и стараясь не глядеть по сторонам, чтобыне поддаться колдовским чарам красоты, от которой у него тоскливо, прощальноныло сердце. Наверное, Варенька чувствовала то же самое, потому что она какуткнулась в плечо Василия, так и не поднимала головы до той минуты, когдаистошный крик Бушуева:

— Свет ты мой! Жива! — не возвестил, что они все жедобрались до берега.

Передав Вареньку с рук на руки отцу и велев немедля садитьсяв лодку, Василий обернулся.

Нараян стоял рядом. Странно, что Бушуев не обратил на неговнимания, не кинулся махать кулаками.

Странно также, что бхилли, караулившие лодки, глядевшие наВасилия с суеверным восхищением, словно он только что свалился с неба,равнодушно обходили взорами находившегося тут же Нараяна. Но когда, поусловленному свисту Василия, бхилли начали сбегаться со всех концов острова,едва не натыкаясь на Нараяна (Реджинальд, ломившийся сквозь тростник, будтобоевой слон, вообще чуть не сбил его с ног!), Василий понял, что они просто невидят врага.

«Эх, силен йог, твою мать…» — подумал Василий с невольнымвосхищением, однако тотчас его озноб пробрал при мысли о том, что может сделатьс ними со всеми, оставаясь невидимкой, Нараян, если порыв великодушия иссякнету него так же внезапно, как возник.

Едва ответив на рукопожатие Реджинальда (какое счастье, чтохотя бы этого соперничества можно больше не опасаться, ведь джентльмен испортсмен лучше выколет себе глаза, чем заглядится на жену боевого товарища!),Василий яростно замахал, призывая как можно скорее садиться в лодки.

Взгляд Нараяна не отрывался от него, и Василию чудилось, чтона его руки и ноги навешаны кандалы, так медленно двигался он, так тяжело инеуклюже взбирался через борт.

«Скорее, скорее!..» — отстукивала кровь в висках.

Варенька пробралась к нему, мимолетно протянув Реджинальдуруку для поцелуя, прижалась — Василию стало легче дышать. Что бы ни былодальше, они вместе, вдвоем… нет, втроем! А тот, кто остался на берегу, — он всепотерял. Нечего бояться Нараяна — он достоин только жалости.

А впрочем, может быть, все потерянное для Нараяна — ничто…

Лодки стремительно отходили от берега. Свистела вода,разрезаемая острыми носами. Бамбук бесшумно гнулся под ветром, серебрилисьпышные кудрявые вершины. Луна взошла в зенит, и Василий увидел, что Нараянвдруг вскинул руку.

Словно повинуясь этому движению, внезапный порыв ветравзвихрил воду, покрыл ее серебристой рябью.

Дрожь пробежала по стройным телам бамбуков, а вслед за темневообразимая мелодия исторглась из сердца острова.

Десятки тысяч разнообразнейших голосов то перебивали другдруга, то сливались в дивную мелодию, возносящуюся к Луне. Чудилось, так могутпеть одни лишь небесные певцы, сыновья богов… но не было радости в ихпеснопениях — лишь глубокая тоска прощания.

Нараян сложил руки на груди, и мелодия стала утихать… аможет быть, расстояние между лодками и островом, которое увеличивалось с каждыммгновением, глушило ее.

Меркло серебряное сияние, и вдруг Василий с изумлениемзаметил, что весь лунный свет как бы стекся с небес, собираясь в один лучпронзительной силы, который освещал теперь только Нараяна, оставляя весь островв кромешной тьме.

Этот свет был так ярок, что фигура Нараяна чудилась отлитойиз раскаленного серебра. Только мрачным синим блеском мерцало перо павлина:будто недреманное око… почему-то Василию показалось, что этот взор теперь будетпреследовать его вечно, как голос павлина, который не утихая звучал в егоголове: голос, исполненный изумления и ужаса.

— Прощай, — послышался тихий шепот, — прощай…

С изумлением Василий понял, что это шепчут его губы.

Голова кружилась. Он схватил руку Вареньки, сжал ее,стиснул; их пальцы сплелись.

Она плакала, что-то беззвучно шепча, быстро, сердитосмахивая слезы, застилавшие глаза и мешавшие смотреть, как медленно таюточертания фигуры Нараяна, сливаясь с лунным лучом… и через какое-то мгновениеон освещал только прибрежный песок и окаменело устремленный ввысь тростник.

А потом луна над островом погасла, и лишь звезды светили нанебесах, рассеивая вокруг свое бледное сияние, в котором весь мир казалсязыбким, призрачным, невероятным… Весь мир, кроме крепко сплетенных рук исердец, исполненных любви.

Март — май 1998 г.

Нижний Новгород