– Да что же это… Да как же это… – бормотал он, разматывая ситцевый платок Марии, скупо окрашенный кровью.

– Больно? – быстро ощупывал он её голову жёсткими пальцами. – Потерпите. Больно? …Что за нелепая женская привычка – отращивать такие длинные, путаные волосы? Зачем вам это жёлтое помело?!.. Вот это вот всё – зачем?!.

Мария молчала.

– Уфф… – отдуваясь, Учёный уселся на дне рядом с костями. – Надо же – только чуть сбило кожу. Уфф.

Он и Мария сидели в яме как в лодке – кеды к кедам. Учёный медленно приходил в себя.

– Понимаете? Я чудом не убил вас! – изумлялся он. – Почему вы вздрогнули? Камень падал неслышно. А у меня парализовало гортань – я всё равно не успел бы вам крикнуть. Почему вы вздрогнули? Вы же не могли ничего слышать.

– Я не слышала.

– Но – почему? – не понимал он. – Вы дёрнулись – почему?

Мария не знала этого тоже.

– Дайте сюда, – Учёный расцепил её сведённые пальцы и вытащил тусклый круг. – Это небольшой шок. Марш к машине! Бегом! Пусть вам немедленно зальют всю голову зелёнкой! Погуще! Здесь надо помнить о древних инфекциях. Похороненные вместе с людьми, они дремлют тысячелетьями, но оживают, попав на живое.

– Зелёнкой? Голову? – удивилась Мария – и помрачнела. – …Нет. Не пойду.

– Лучше гибель, да?! – грозно прокричал Учёный. – Гибель?

– Лучше – спирт. Он бесцветный.

– А чем вы будете мыть руки после работы? Ну ладно, спиртом, залейте рану – спиртом! Что мы торгуемся, в самом деле, когда дорого каждое мгновенье? Да бегите же скорей к машине, чумичка вы эдакая!

– Не смейте обзывать меня, – она боялась прижиганья и медлила оттого. – …Особенно теперь, когда я сижу на пороге вечности, быть может.

– Типун вам на язык, мерзавка. Прекратите болтать! Шевелите вашими крошечными кедами! Не заставляйте меня поднимать вас с этого порога вечности насильно! – толкал он её ногой.

– А руки можно зелёнкой, – выбиралась из раскопа Мария.

Учёный лёг. Он растянулся на дне могильной ямы рядом с костями, и шляпа его свалилась.

– Уфф… – слабо отдувался он, хватаясь за сердце, словно потерял его в тайном нагрудном кармане и теперь вылавливал судорожно и нетерпеливо. – Труп, был бы – труп…

– Все мы – будущие мертвецы, – засмеялась Мария, разглядывая его сверху. – Я принесу вам валерьянки. Потерпите.

– Нет… Она решила довести меня до инфаркта.

Учёный вскочил, будто под ним запылало.

– Бегом!!! – страшно затопал он ногами по дну могилы. – Спирт! На голову! Немедленно!

– Конечно, спирт, – пожала плечами Мария. – Что же я бы ходила с зелёной головой, как Змей Горыныч…

– О! – Учёный снова растянулся на дне во весь свой рост.

– Гибели моей она хочет! – заваливался он на бок и жаловался нетипичному черепу, лежащему перед его лицом. – …Гибели! – и вытирал старые глаза тыльной стороной дрожащей ладони.

По пути к машине Мария проводила взглядом серую гадюку, неторопливо ускользнувшую из-под ног в полынный куст, и посидела на корточках перед крошечной гладкой воронкой. Подумав, она раскопала воронку пальцем. Со дна её, из мягкой светлой пыли, извлеклась бурая жёсткая подвижная козявка.

– Кому быть повешену, тот не утонет. Не утонет, если даже очень этого захочет, – сказала Мария козявке. – Или ранний уход человека, попавшего не в своё время, закономерен?

Сбросив её в пыль, Мария смотрела, как та, проворно перебирая короткими проволочными ногами, зарылась снова с головой – и утонула совсем, образовывая новую воронку, гладкую и ровную, будто половинка песочных часов – без песка. Может быть, в часах песчанно-пыльного плотного мира должна перетекать из воронки в воронку – пустота? А зарывшаяся бурая козявка уже разгребает, невидимая, и создаёт там вторую их полусферу?

Пустота – великое вечное Ничто…

– Тьфу! – весело возразила этому Мария, отряхивая ладони. – Пустота – это великое вечное Что! А Ничто – это то, чего не было, нет, не будет…

Фляжка со спиртом лежала в кабине машины. Шофёр спал в духоте, растянувшись на сиденьях и открыв обе дверцы, чтобы лучше продувало. Он мечтательно и быстро шевелил бровями во сне. Будить его Мария не стала. Вылив себе на голову весь спирт, она порадовалась немного, что ей почти не больно, а только прохладно. Однако старик Учёный стоял уже рядом и подозрительно всматривался в её лицо. Потом он молча притянул её голову за уши и обнюхал со всех сторон.

– Так! – удручённо сказал он.

Внезапно Учёный притянул шею Марии согнутой рукой, будто железным крюком, к своему плечу и закричал в сторону:

– Аптечку – мне! Зелёнку – мне!

Шофёр, тонко охнув спросонья, вскочил, беспорядочно засуетился. Но Мария вывернулась из-под жёлтой руки старика и отбежала прочь, потирая освобождённое горло.

– Тьфу. Не хочу, – сердилась она, топала ногой и хмурилась издали. – И так ничего не будет. Я знаю!.. Я не могу, когда некрасиво. Правда.

– Я ощупывал вашу рану пальцами, понимаете? – по-хорошему уговаривал её Учёный – и приближался вкрадчиво. – Держал вещь из захоронения – и этими же пальцами ощупывал ваш глупый красивый череп, паршивка, чтоб вам ни дна ни покрышки. Домой прогоню! Практику не зачту – со всеми вашими пятёрками! На второй год оставлю!..

Наконец они столковались на валерьянке. Мария подставила голову. Но Учёный тряс ещё на неё для верности валокордин из флакона, и корвалол – тоже, и путался в волосах, злясь и ругаясь непрерывно.

– …О, вы – единственная дама из живущих, на которой я мог бы жениться, – бранился он. – Жениться – дабы избить вас безнаказанно! Избить!! Избить!!! …Ибо сильный ум и непомерная бабья капризность – скверное сочетанье для будущего учёного. Отвратительное, опасное сочетанье, младая госпожа. Проклятье, волосы у вас – гуще, чем у собаки… Разве учёному нужны такие волосы? Состричь к следующему семестру! И… крайне полезно было бы вас всё же – избить!

– К счастью, мы разминулись с вами во времени, – вытиралась платком и морщилась от лекарственных запахов Мария.

– Не лгите себе! – холодно заметил Учёный. – Ибо времени как такового в нематерьяльном мире – не существует. Матерьяльное – пустяк. Матерьяльное – тлен. Но нематерьяльная суть – вечна. И вы это знаете. А лжёте – из капризности. Назло мне, назло себе, скверная… Уж вам-то известно, сколь оно подвижно и неустойчиво – время. Оно позволяет себе забегать вперёд или отпрянуть назад. Даже в нашем, матерьяльном мире, времени скучно всегда соответствовать мигу… И время иногда даёт нам понять, что оно – только грань вечности. Только – грань. А вовсе не самостоятельная субстанция. Нет, мы живём – не во времени. Мы живём – в вечности… – уходил он к раскопам по травам, выгоревшим от жары, и успокаивался на своём пути, забывая про Марию. И уже не видно было, как вылетают, выстреливают из-под его ног стремительные пегие кузнечики…