– Да, – благодарно кивнула она. – Конечно!..

– Вы согласились со мной? – вдруг удивился он, щурясь близоруко и доверчиво. – Вы – согласились?

– Да, – улыбнулась ему Мария. – С Птаххотепом.

Учёный стих – и улыбался тоже чему-то.

– …А отчего, позвольте спросить, вы перестали красить ресницы в дурацкий болотный цвет?.. Вам очень шло. Человеку науки это, разумеется, ни к чему – чтобы вокруг глазных яблок торчали ресницы-травки, будто вокруг двух болотных кочек, но… Иногда вы бываете очень забавной. Учитесь выздоравливать. Хотя бы с пустяков.

Учёный погладил её руку своей холодной рукой – и сконфузился.

– Хм… Бог – Путь… – бормотал он, поднимаясь. – Всего Чжуан-цзы надо перечитывать по-иному… Мало того, что эти дураки вечно упускают из вида: образ великого Лао создан скромным Чжуан-цзы, так они ещё, оказывается, и наворопятили с переводом…

На другой день, под вечер, в палатку несколько раз заходил Павел. Заходил он и в четвёртый день ливня. Мария знала, что это он, лицо её, отёкшее в болезни, напрягалось.

Между полусном и явью начинался озноб, и тогда слышнее становились глухие голоса переговаривающихся в большой палатке. Там всё время кто-то трогал гитарные струны. Аккорды плохо пробивались сквозь влажное кипение пространства – дождь не стихал.

К полудню по привычке забарабанили в миску: металлический грохот означал, что дежурные открыли банки с тушёнкой. Мария поднялась и пошла под дождём в большую палатку, не понимая того.

Каждому досталось совсем немного мяса на этот раз – припасы подошли к концу. За хлебом в посёлок не ездили уже четверо суток, и не было никакой возможности отварить под дождём макароны и вскипятить чай. Невесёлый этот обед закончился, едва начавшись, разговаривать никому не хотелось. Уставшие от сна и безделья люди сидели в битком набитой палатке, и кто знает, где блуждали их мысли.

– Дать тебе куртку? – негромко спросил Павел.

Мария покачала головой, неверным движеньем поправляя выбившиеся из-под платка волосы. Но Учёный уставился на неё – и гулко стукнул себя алюминиевой ложкой по голому темени:

– Со-стричччь!!!

И пригрозил разоблачительно:

– К осени – состричь, иначе я решу, что вы готовите себя не для науки, а для выданья. Стыдитесь, младая госпожа.

– …А это – несовместимо? – улыбнулся Павел.

– Нет! – резко обернулся к нему Учёный. – Это – все эти кудри и пудри, – свирепо вихлял он руками вокруг старого своего лица, – совместимо лишь с игрой в науку. А не с черновой тяжкой работой!

Павел не возразил ему. И тогда Учёный зло сузил глаза.

– Зачем – мне – игрунья? – требовательно спросил он у Павла. – Их на свете и так хватает. Вон! Вон! Вон!..

Он сердито указывал Павлу на девушек поочерёдно. Они переглянулись между собою, слабо усмехаясь.

– …И – там! – не мог успокоиться Учёный, делая широкий жест вокруг, – сколько угодно! – рисовал он рукою гигантские воображаемые сферы. – В других местах! Обращайте ваши взоры туда, куда надлежит их обращать именно вам, юноша. Всё жизнеспособное слагается в мире из соответствий, ибо!.. Так-то, молодой человек…

Но непривычная тишина уже стояла в степи. Археологи не сразу заметили её. Лишь ветер, крепчая, хлопал отстегнувшимся пологом палатки.

Вдруг старик Учёный выпрямился. Насторожённо прислушиваясь, он был похож теперь на часового, которому померещилась мгновенная и ещё неосознаваемая никем перемена. Натянув кирзовые сапоги, он осторожно прошёл к выходу и, почти крадучись, выглянул в степь. Дождь кончился.

Старик быстро втянул палец в рот, потом поднял его над головою.

– Завтра будет дорога, – ещё не веря себе, провозгласил он. – Западный ветер называется у тюркских племён ветром с гнилого угла. Ибо первым из четырёх углов жилища сгнивает западный угол!.. Западный ветер, несущий дождь, сменился!

Молодые археологи вряд ли обратили внимание на его слова; их лица были безучастны, и тогда, вернувшись на место и усевшись, Учёный повторил возбуждённо:

– Завтра будет дорога!

И он посмотрел на всех близорукими доверчивыми глазами. Тогда вдруг всё пришло в движенье. Словно очнувшись разом, толкаясь и спеша, студенты выбежали из палатки. Они возвращались поодиночке, сбивая с обуви ошмётки грязи, и кричали вразнобой – в палатке ли, в степи ли, – кричали, не слушая друг друга:

– Да что – завтра?!. При таком-то ветре! К вечеру, точно! К вечеру почва будет держать…

Мария плохо различала лица говоривших и кричавших, не успевая переводить взгляда, слабо подчиняющегося ей. А кто-то, особенно уставший от безделья, уже ворчал в углу:

– Озеро под боком, а мы второй месяц выбраться туда не можем. Так и сезон пройдёт, уедем ни с чем.

И два голоса сразу же радостно поддержали:

– Девять километров, всего-то! Кто на Челкар?

Большинство ещё хранило молчанье.

– Кто пойдёт на озеро?

– К вечеру разве…

– К вечеру. Сейчас не пройдём… – нерешительно отзывались немногие.

– А кто говорит, что сейчас?.. К вечеру, конечно.

И только старик бормотал сам для себя, уставившись в одну точку:

– Хм… Бог. Есть. Путь.

Вместе с повеселевшими девушками, отводившими глаза, Мария вернулась в палатку и легла: ей стало хуже. И так же сразу наступил сон, страшноватый, тягучий, в котором призраки палаток плыли по текучим степным холмам, а самих палаток и людей в них уже давно, уже столетия как не было над этими холмами.

Призраки палаток плыли над Белой горой, над курганами – над царством мёртвых, и были мертвы сами.

– Мы будем любить истомлённые стебли седых шелестящих трав…

– Тонких, высоких, как звёзды печальных…

– Над нашей могилою спящих…

Мария оборачивалась на быстрые голоса, неведомо кому принадлежащие. Они говорили все разом:

– …И тихо, так тихо под луной шелестя-щих…

И, ещё раз обернувшись, она увидела Павла. Девушек не было в палатке. А он сидел рядом и будто дремал.

Голоса действительно звучали – то оживлённо перекликались рядом с палатками те, кто собирался на озеро.

– Хочешь, пойдём сейчас в посёлок, – сказал Павел. Он поглядел сверху в её отёкшее, тяжёлое лицо. – Туда тоже девять километров. Только в другую сторону – и под ветер. Я помню дорогу. Если даже идти потихоньку, то к ночи будем в больнице. Но у тебя жар… Лучше, конечно, завтра.

Она не знала, что отвечать, и что думать – не знала тоже.

– Машина сегодня ещё не пройдёт. Я отвезу тебя завтра… Но может быть, пойдём сегодня?

Мария закрыла глаза, чтобы он ушёл. Она думала о том, что каждый выживает в одиночку и что люди могут сейчас только помешать выживанью.