– Договорились.

– Я никакая не Марина Гауденци. – Выражение его лица меняется на глазах, потому что я говорю без акцента. – Мое имя Стефани Патрик, и мне двадцать три года.

Я рассказываю Фрэнку историю моей семьи, о том, каким несносным ребенком я была в детстве и юности. Когда я рассказываю ему про рейс NE027, про то, как чудом избежала смерти, Фрэнк вздрагивает. Слушая мой дальнейший рассказ, он приходит в ужас. А еще ему становится мерзко. Я это вижу. Нет, конечно, он притворяется, что это не так, но правда все равно пробивается на поверхность. Затем в моем рассказе возникает Кит Проктор – и тотчас уходит, после чего следуют недомолвки. Я ни слова не говорю ему ни про Александера, ни про Маджента-Хаус, ни про Серра, ни про призрак по имени Халил. Не хочу подвергать его риску, рассказывая про то, что мне известно. Я так и говорю ему, и Фрэнк, похоже, меня понимает. Он спрашивает меня, откуда у меня на руке резаная рана, – я отказываюсь посвящать его в детали. Когда же он задает вопрос, что стало с тем, кто ее нанес, я говорю ему правду. Он хмуро кивает и, помолчав пару секунд, говорит:

– Я так и знал, что ты это скажешь.

Когда мы наконец угомонились, шел второй час ночи. Прошло три часа. Предыдущая ночь была забыта, став бессмысленной после того, что я рассказала ему. Мы оба обессилены. Я не спрашиваю у Фрэнка, что он думает. У него не было времени, чтобы до конца переварить услышанное, так что любой ответ будет уклончиво-дипломатичным. Мне же это совершенно не нужно. Мне это никогда не было нужно. Поговорим завтра, предлагает он, и я отвечаю согласием.

Хотя у Фрэнка было время прийти в себя после моих откровений, я все равно поражена его самообладанием. Поражена и одновременно благодарна, ведь теперь мне, как никогда, нужны поддержка и понимание. Я хочу, чтобы меня утешали и обнимали. Я хочу услышать, что все будет хорошо.

Мы занимаемся любовью.

Сегодня все по-другому. Не лучше и не хуже, а именно по-другому. Наверное, потому, что сегодня с Фрэнком не Марина Гауденци и не Петра, а Стефани. И дело не просто в имени. Все гораздо глубже. В некотором смысле я теряю девственность. Не физически, а эмоционально. В свою бытность мятежным подростком Стефани трахалась с парнями, но никогда не занималась с ними любовью.

Позже, лежа в темноте, я чувствую на лице влагу. Слезы. Неужели? Я отказываюсь верить. Как ни странно, они меня не злят. Более того, я ловлю себя на том, что улыбаюсь.

Я – Стефани. Завтра я снова буду Петрой. Но сегодня, лежа рядом с Фрэнком, я – Стефани. И я узнаю чувство, которым переполнено мое сердце.

Тихо-тихо, чтобы он меня не слышал, мои губы шепчут запретную фразу:

– Я люблю тебя.

И это правда.

29

Через восемьдесят минут после вылета из Хитроу борт BA283 захватили. Разработанный Петрой план по предотвращению теракта был предельно прост. Она намеревалась позвонить из аэропорта Александеру и сообщить ему, что самолет вылетит около полудня и что он должен оповестить соответствующие службы. После чего потребует, чтобы те до ее второго звонка не предпринимали никаких действий.

Естественно, он, скорее всего, отметет ее предложение, однако Петра решила не сообщать ему номер рейса, таким образом ставя его перед малоприятной дилеммой: он либо должен согласиться на ее условия, либо закрыть весь аэропорт. Прими Александер второе решение, в этом случае все входящие рейсы пришлось бы перенаправить в другие аэропорты, а значит, террористы, которые должны были встретиться на борту BA283, выскользнули бы из их сети. Теперь она почти не сомневалась: все они прилетят стыковочными рейсами, и лишь трое – она сама, Юсеф и Миркас – должны вылететь непосредственно из Хитроу. Впрочем, Александер наверняка согласился бы с ее доводами.

Захват состоялся во время ланча, когда большинство пассажиров сидели на своих местах, зажатые откидными столиками со стоящими на них коробками с едой. Петра сидела в хвосте самолета: ее отсек будет захвачен последним.

Сигналом того, что захват начался, послужили пронзительные крики из передней части салона «Боинга». Поскольку крики и мольбы о пощаде не стихали, первоначальное недоумение вокруг нее вскоре уступило место страху. Лица пассажиров сделались каменными, в салоне установилась гробовая тишина. Вскоре появился Зайед, с карабином в одной руке и стюардессой в другой. Обхватив мускулистой рукой ее горло, он приставил дуло к ее правой щеке. При виде такого зрелища моментально последовал хор испуганных возгласов. По мере распространения паники шум становился все оглушительнее: возмущенные крики смешивались с воплями ужаса. Кто-то молился о спасении, другие же от страха утратили дар речи и сидели молча. В начале второго прохода появилась Муна и принялась выкрикивать какие-то приказы, но за шумом Петра их не слышала. На другом конце с места начал подниматься мужчина в темно-синей толстовке. Зайед тотчас перевел дуло карабина на него. Стюардесса испуганно крикнула, чтобы он не вставал. Мужчина на пару секунд замер, привстав с кресла, затем снова сел.

Зайед и Муна дождались, когда шум немного улегся, после чего Муна повторила требования: никто не встает со своих мест, все делают то, что им велено. Если оба эти требования будут выполняться, никто не пострадает, пообещала она. Стюардесса пронзительным голосом повторила ее слова. Постепенно шум смолк. Не считая редких всхлипов, никто не издавал ни звука.

Затем Муна, с «Береттой» сорокового калибра в руках, медленно прошлась вдоль обоих проходов, пристально всматриваясь в лица пассажиров. Петра сидела в хвосте, в кресле 45K. От нее не скрылось, что по мере приближения к концу салона на лице Муны появилось нечто, похожее на панику. Где Юсеф? Где Миркас? Муна встретилась взглядом с Петрой. Обе сделали вид, что не знают друг друга. Закончив свои неудачные поиски, Муна вернулась в начало салона и что-то шепнула Зайеду. Тот исчез из вида.

Через десять минут самолет начал описывать широкую дугу влево.

В планы Петры не входило быть на борту самолета. Она намеревалась зарегистрироваться на рейс, так как, прежде чем сделать второй звонок, ей нужно было пройти паспортный контроль, но этим дело и ограничивалось. Садиться в самолет она не собиралась. Ее визит к Сирилу Брэдфилду был лишь дополнительной мерой предосторожности, страховкой против непредвиденных обстоятельств. Когда утром она, поцеловав Фрэнка, сказала, что ждет не дождется четверга, это была чистая правда. В душе Петра не сомневалась, что так или иначе к концу дня все завершится. Ведь если ее план сработает идеально, никто не пострадает, а террористы будут схвачены. Если же он сработает лишь частично, самолет, по крайней мере, не поднимется в воздух, и все его триста восемнадцать пассажиров, шестнадцать стюардесс и три члена экипажа останутся живы.

Так должно было быть. Так она планировала. Увы, еще даже не доехав до аэропорта Хитроу, Петра уже знала: все будет иначе.