Диоскуров на Олимп, сделал бессмертными героями. Их можно наблюдать на небе попеременно в виде утренней и вечерней звезды в созвездии Близнецов.

Но Дионис разгневался на Александра за отказ от праздника. Клит совершал обряд жертвоприношения перед алтарём бога виноделия, когда царский слуга передал приглашение на дружескую пирушку, «слегка выпить и перекусить». В нарушение обряда он прервал его, хотя три барашка, освященные жертвенной водой, смиренно ожидали почётной участи. Позже жрецы шептались, будто барашки бежали следом за Клитом и жалобно блеяли… И царь признался Аристандру, что накануне видел странный сон, но не придал значения: Клит в чёрном одеянии сидел между окровавленными сыновьями Пармениона — Филотой и Никанором…

В жарком климате Мараканда хотелось всё время пить, но в здешних краях вода имела отвратительный вкус, цвет и запах. Приходилось утолять жажду вином. Пили много и часто, отсюда между воинами случались ссоры, драки и убийства… В последнее время царь пил часто и безудержно; зная это, на застолья с его участием приходили с опаской. А когда он затевал спор, остерегались возражать. Но у Клита не имелось поводов остерегаться пьяных выходок Александра, так как за годы тесной дружбы он познал многие его привычки и поступки, хотя не все одобрял. Но истины ради, после казни Филоты, своего близкого друга, обиды на царя упрятал глубоко и не мог расстаться с чувством напряжённости в отношениях с ним.

Гостей собралось немного. Самые близкие из друзей, и без женщин; пили и закусывали, длинных речей не произносили. Когда устали пить и есть, затеяли спокойные разговоры. Нашёлся льстец, уверенный в том, что у царя отличный слух; рассказывая сотрапезникам истории из недавних событий, громко восхищался Александром, говорил о его храбрости и отваге, сравнивая с подвигами Геракла и Диоскуров. Льстец знал, что царю нравились подобные сравнения, Александр действительно прислушивался к нему. Неожиданно Клит грубо оборвал:

— Умолкни! Если хочешь поговорить с нами, расскажи что-нибудь более интересное!

Александр потемнел лицом, но больше ничем не выдал недовольства. Настала пора песенников. Перед гостями вышли греческие певцы, ряженые, исполняли шутливые куплеты. В числе прочих упоминалось неудачное сражение македонян с согдийцами*. Сотрапезники, как греки, так и македоняне, добродушно смеялись, в ритме хлопали в ладоши.

Неожиданно Клит вознегодовал:

— Недостойно грекам смеяться над македонянами, которые и в беде выше греческих шутов!

Даже нетрезвым царь не терпел замечаний «посторонних» в своём присутствии. А сейчас он жутко пьян и к тому же давно не чувствовал себя македонянином. Разочаровался и в верности друзей, повсюду видел заговоры. По этой причине среагировал на слова Клита с язвительной усмешкой, произнеся строки из поэмы Симонида: «Сам себя изобличает тот, кто называет трусость бедой!»

Клит воспринял намёк как несправедливый, болезненно сорвался в крик:

— Кто бы говорил, но не ты, отпрыск богов! Не моей ли трусости ты обязан спасением своим, когда сам уже повернулся спиной к персидским мечам?

Нетрезвый Клит впал в неконтролируемое состояние.

— Кровь знакомых тебе и не знакомых македонян, павших в сражениях с варварами, и эти вот мои рубцы сделали тебя тем, чем ты являешься сейчас, царь! Помни об этом, когда напрашиваешься в сыновья Амону и Зевсу, отрекаясь от великого отца — царя Филиппа, ставя собственные заслуги выше его деяний!

Он не мог остановиться, перешёл в крик, не замечая налитые ненавистью глаза Александра.

— Из-за какой трусости ты велел умертвить Пармениона, друга твоего отца, лучшего защитника и любимца Македонии? Что ты, любимец богов, представляешь собой без нас? Благодаря нам Персия у тебя под ногами, а ты нас ещё зовёшь дальше, сам не зная куда!

Злые слова Клита, откровенные и правдивые, по сути, прозвучали для всех совершенно неожиданно. Александр едва не задохнулся в ярости:

— Ты безумец, Клит! Мне не нравятся твои призывы к неповиновению царю! Мне надоела твоя безнаказанность! Ты негодяй, Клит!

Но слова Александра возбудили ещё больше, никто не мог его остановить:

— Ты смеешь говорить о моей безнаказанности? Македоняне и без того наказаны за то, что избрали тебя царем! Счастливы мёртвые македоняне, им позавидуешь, что они погибли раньше, чем их стал наказывать свой царь персидскими розгами! А знаешь ли ты, Великий царь, что, прежде чем обратиться к тебе, за разрешением мы обращаемся к персам, твоим новым придворным? Разве Собрание за это голосовало?

Клит сделал порывистое движение в сторону царя, неизвестно, ради чего, но кто сидел рядом с ним, соскочили с мест, заслонили его от царя. Пытались помешать говорить, потому что дальше могли быть только смертельно опасные слова. Так и случилось: обострённое чувство обиды, кипевшее внутри, смешанное с обильной выпивкой, выплёскивалось наружу ненавистью к Александру:

— Если тебе неприятны свободные речи свободных людей, не приглашай их к столу. Живи среди варваров и рабов, и они будут счастливы, падая ниц перед твоим персидским поясом и персидской одеждой!

Александр, не дослушав до конца, не сдерживаясь, в неистовстве запустил в Клита тем, что было в руке — яблоком. Затем лихорадочно стал искать у себя на поясе кинжал. Телохранители окружили его, оттесняя от беснующегося Клита, и в этот момент Александра охватило звериное чувство самосохранения. Ему представилось, что Клит с друзьями подстроил ссору, планируя заговор и убийство! Он с силой оттолкнул воина, державшего его за руки, крикнул стражников, дежуривших на входе, а когда они вбежали, потребовал подать сигнал тревоги… Трубач, юноша в ярких гвардейских доспехах, не осознав обстановки, растерялся и замедлил с исполнением. Царь впал в неведомый ему страх; резким движением вырвал трубу и начал ею избивать юношу. Потом поднёс трубу к губам и попытался выдуть звук…

Перепуганные до смерти гости, наблюдавшие жуткую перепалку двух друзей, поняли, что история грозит перейти в непоправимое побоище. Они растерялись, не знали, как себя вести в столь непредвиденной ситуации. Кто-то бросился успокаивать Александра, другие выводили из зала упирающегося и захлёбывающегося от праведного гнева Клита… Но физически крепкий военачальник упирался, отказывался уходить, кричал, что поединок не закончен, пока он не возьмёт верх над соперником. При этом выкрикивал нечто сумасбродное, нечленораздельное, возможное лишь людям, потерявшим из-за вина рассудок. Не менее сильный, чем Клит, Птолемей схватил его за плечи и потащил к выходу, во двор.

Ночное небо, усыпанное яркими звёздами, оглушительный треск цикад, освежающее дуновение ветерка немного охладили вредоносный пыл Клита. Птолемей уже почти успокоил друга, но Клит вдруг вспомнил стихи Еврипида *, а он знал их немало, подходящие к случаю. Внезапно с силой упёрся в грудь, вывернулся из тесных объятий Птолемея и побежал обратно, чтобы бросить