Замок Дюренштейн, расположенный на живописном берегу Дуная, оказался весьма уютным местом заточения. Леопольд не случайно выбрал именно его — владелец замка, граф Дюренштейн, был одновременно и преданнейшим слугой герцога, и поклонником короля-трубадура. То есть он и следил за Ричардом строго, и не притеснял его. В первый же день в честь сиятельного узника был устроен пышный пир, во время которого шпильманы[146]на ломаном французском языке пели хвалебные песни королю Львиное Сердце. Здесь же ему возвратили его меч, взяв с него слово не применять Шарлемань против австрийцев, покуда он находится в Дюренштейне.

Через четыре дня наступило Рождество, и в Дюренштейне вновь было веселье. Сам Леопольд приехал сюда и, видя, как его подданные любят короля Англии, развлекающего их своим дивным пением, смягчился.

— Ваше величество, — сказал он, — так и быть, я прощаю вас, не требуя извинений и целования нашего стяга. Ради светлого праздника Христова Рождества. Вы можете жить в замке свободно, без стеснений. Вам будет запрещено лишь покидать его пределы. Полагаю, ваша участь скоро решится.

— Благодарю, — скрепя сердце сказал Ричард. — Вы великодушны, эн Леопольд. С вашей стороны было бы еще более великодушным, если бы вы позволили моей жене Беранжере и некоторым друзьям прибыть сюда и разделить со мной мое заточение.

— Нет, исключено, — решительно возразил герцог. — В этом случае нам пришлось бы раскрыть тайну вашего местопребывания. Но я прикажу, чтобы к вам приводили лучших женщин.

— Вот этого не надо, — отказался Ричард. — Я хочу хранить верность своей супруге.

— А по-моему, — улыбнулся Леопольд, — верность — это когда не привязываешься душой к другой женщине. Телесная же близость с другими во время разлуки с женой необходима для избежания болезней, вызываемых длительным воздержанием. Но, впрочем, как вашему величеству будет угодно.

Как ни странно, зима в Дюренштейне была для Ричарда менее тоскливой и томительной, чем иные месяцы в Святой Земле. Он много читал, брал уроки рисования у одного местного живописца, часто играл на лютне, но не сочинил ни одной новой кансоны или сирвенты. Он хорошо ел и даже несколько располнел, а вина пил мало. Ржавчина его то увеличивалась, то уменьшалась, так что нельзя сказать, что он выздоровел, но нельзя сказать, что и болел.

Тем временем герцог Леопольд вел переговоры с императором Генрихом об условиях передачи тому своего драгоценного пленника. Сто тысяч марок серебром, которые требовал герцог Австрии, выглядели чрезмерной суммой, и в конце концов весною Леопольд и Генрих сошлись на половине. Получив пятьдесят тысяч, герцог передал Ричарда в руки немцев, приехавших за ним в Дюренштейн. Расставаясь, герцог не сдержался от колкости:

— Теперь, когда я продал вас, как замечательного павлина, в моей душе совсем не осталось никаких обид на вас. Пятьдесят тысяч марок серебром стали достойной платой за поруганное знамя в Акре. Прощайте, ваше величество, король на продажу. Храни вас Бог.

— Золото остается золотом, даже если его лапают грязные пальцы менялы, — с достоинством ответил Ричард.

Немцы долго возили пленника из города в город, стараясь, чтобы люди Генриха Льва не разведали, где он находится и не отбили его у них. Император надеялся получить за короля Англии раз в пять больше того, что он заплатил Леопольду Австрийскому. Наконец Ричард очутился в Шпайере — небольшом городке, расположенном неподалеку от места впадения реки Шпайер в Рейн. Здесь короля Англии ждала встреча с императором. Двадцатисемилетний Генрих выглядел значительно моложе тридцатипятилетнего Ричарда, он был тоже рыжим, но не таким ярко-рыжим, как его покойный отец Фридрих Барбаросса.

— Рад видеть героя Арзуфской битвы, — сказал император, бесцеремонно разглядывая своего пленника. — И первым делом спешу сообщить вам новость, полученную только что из Леванта. Ваш заклятый враг султан Саладин мертв.

— Что?! — Сердце в груди Ричарда оборвалось, будто ему сообщили о смерти Беренгарии. — Убит? Ассасины?

— Нет, не убит и не ассасины, — улыбнулся Генрих. — Лихорадка, которой он страдал последние полгода своей жизни, и, кажется, точно такая же, как у вас, свела его в могилу.

— Стало быть, он не смог пролить Божьи слезы… — горестно промолвил Ричард.

— Что? Божьи слезы?

— Вам не понять.

— Вы, кажется, не рады этому известию?

— Скажу честно, не рад. Я любил своего врага. И он любил меня. Без Саладина в мире станет гораздо скучнее. Это был великий человек. Чему же тут радоваться?

— Хотя бы тому, что теперь крестоносцам станет гораздо легче дышать в Святой Земле и, быть может, новые вожди в ближайшем времени возьмут Иерусалим.

— Уж не вы ли с герцогом Леопольдом? — усмехнулся Ричард довольно оскорбительной усмешкой.

— Почему бы и нет? — горделиво вскинул брови молодой император. — Мы не станем совершать ваших ошибок.

— Осторожнее пересекайте мелкие речушки, — продолжал издеваться Ричард. — И когда будете их переезжать, снимайте с себя все доспехи. А вообще я советую вам не завоевывать Святой Град, а подкопить побольше денег и выкупить его у Алафдаля. Торговля у вас получается лучше, чем война.

— У Алафдаля?

— Ну да. Полагаю, он наследовал трон своего отца.

— Да, кажется, нового султана зовут Алафдаль. А знаете, эн Ришар, как именуют вас ваш брат и король Франции?

— Должно быть, как-нибудь очень ласково, — пожал плечами Ричард.

— Очень! Очень ласково! — расхохотался Генрих. — Они называют вас чертом.

— Чертом?

— Именно. Так и говорят: «Надобно не выпускать черта из плена».

— Бедняга Филу! Вкус стал явно ему отказывать. Жан-то всегда был недоумком, а вот Филипп-Огюст некогда считался одним из остроумнейших людей в pax francorum. Стало быть, я черт. А они, можно подумать, ангелы. Дайте мне только волю!.. Ваше императорское величество! Известно ли вам, что Церковь наказывает за притеснения и обиды, причиняемые крестоносцу? Знает ли Папа Целестин о моем бедственном положении?

— Знает. Он знает, что ваше положение отнюдь не бедственное, что вас превосходно содержат, выполняют любые ваши приказания, ни в чем не отказывают.

— Я крестоносец! Я громил врагов христианской веры силой своего оружия. Я отвоевал все побережье от Сен-Жан-д’Акра до Аскалона… И меня за это держат в клетке, как попугая!

— Аскалон срыт до основания благодаря вашей позорной договоренности с Саладином, — хмуро отвечал император. — Вы дважды загубили поход на Иерусалим. Поход, который не мог не быть удачным… Впрочем, не будем сейчас об этом. Суд выяснит, каковы были истинные ваши действия в Святой Земле.