Очень.

Я хотел прожить с тобой жизнь и все сделал правильно. Я был хорошим. Бесплатно работал в библиотеке. Открыл тебе свое сердце и поверил, что мы можем быть счастливы в Кедровой бухте. И тогда ты, как и многие другие американские женщины, доверяющие своим чувствам, сказала правду, и тебя столкнули с лестницы. Мое сердце разбито. Навсегда.

Я не могу с тобой поговорить, поэтому включаю песню Сэма Кука, в которой он тоскует по бросившей его женщине. Она разбила ему сердце — ушла из дома, провела где-то ночь, — и он умоляет ее вернуться. Он предлагает ей прощение. Оно возможно, когда любимый человек жив. Тебя толкнули. Так с нами поступает жизнь. Ты потеряла равновесие и упала с лестницы, потому что носила носки (я тебя предупреждал!), а теперь ты в коме и не можешь ворваться в бордель «Сочувствие» и сказать, что сожалеешь о своем уходе. Ты такая же, как все женщины, которых я любил. Ты не бросила меня. Не ушла на ночь из дома. Ты покинула эту гребаную планету.

Ты хотела открыть бордель еще до нашей встречи, а я хотел вместе праздновать Рождество и не снимать гирлянды круглый год, а теперь ты даже не увидела наш музыкальный автомат. Тебе недоступно самое важное действие, присущее людям, — развитие. Ты не можешь извиниться перед своим ребенком за то, что была человеком, матерью и слепа из-за симпатии к постороннему.

Я смотрю на свой телефон, просто чтобы убедиться, — все так и есть: «Завтра ее отключают от аппаратов. К твоему сведению».

Номи даже не позвонила, только прислала сообщение, и я щелкаю выключателем на розовой неоновой вывеске «Открыто» в моем книжном магазине, где я подаю «коктейли и мечты». Ты не помогала мне создавать бордель, и я не виню Номи в холодности; со временем она оправится. Она не из тех, кто сочувствует, я все еще вижу, как она склоняется над тобой, и слышу: «Она жива», — и она не виновата, Мэри Кей. Она живет своей жизнью, изучает нашу безнадежно загубленную окружающую среду в Нью-Йоркском университете, а такие травмированные и превратившиеся в социопаток девушки в Нью-Йорке процветают, знаю не понаслышке. Натерпелся от них — мало не покажется.

Я стараюсь сохранять оптимизм. Есть люди, которые меня любят. Итан мог бы навестить меня, но он привез бы с собой Блайт — и в голове вновь всплывают воспоминания. Я любил тебя больше всех. Приехали медики, они вселили в меня надежду. На этот раз система кривосудия Соединенных Штатов оказалась на моей стороне: «Причина травмы — несчастный случай», — и не было предвзятого «расследования» или сумасшедших в интернете, обвиняющих в твоем падении меня. Я примерил на себя роль парня, девушка которого лежит в коме — в нашем борделе даже есть такая книга, — и прилежно играл свою роль. Я старался. Но каждый раз, возвращаясь в твою палату от автомата с газировкой, обнаруживал в своем кресле кого-то из твоих друзей. Эрин быстро исчезла, и все вокруг заполонила огромная семья Говноглазки, а я знаю, ты не хотела бы видеть меня рядом с женщиной, которая проявляла в нас худшие черты.

Я любил тебя. И все же моя любовь тебя не уберегла. Теперь ты спишь в механической кровати, а всю тяжелую работу выполняет машина. Я был мужчиной твоей мечты — «Я не думала, что ты существуешь», — и ты всегда хотела потанцевать с кем-то (кто тебя любит). И я по-настоящему любил тебя, и мы танцевали. Однако с первой встречи мы застряли в центре круга. Твои «друзья» и семья держали нас в заложниках на каждом этапе, потому что желали тебе счастья. И посмотри, чем все для них кончилось.

Твоя лучшая подруга Меланда смотрит фильмы в Форт-Уорде.

Твой муж Фил нюхает героин на небесах.

Твой деверь Айвен ведет блог о своей новой игровой зависимости.

Твой приятель Гномус в аду занимается кроссфитом, а твоя дочь Номи жива, но осталась сиротой.

Я ставлю нашу песню «Лемонхэдз» и не могу поверить, что больше никогда тебя не увижу; и мне интересно, что ты подумаешь об игре «Сороконожка» у задней стены магазина. Только я так никогда и не узнаю, да?

Кислота разъедает мой пищевод — нерастраченная любовь ищет себе выход.

Я выношу ящик с пустыми бутылками к мусорному баку на заднем дворе. Воздух здесь густой, как хлеб, и Флорида заставляет поверить в сверхъестественное, в необъяснимое. Иногда я становлюсь параноиком. Представляю, как ты преследуешь меня изнутри, словно призрак, от которого не сбежать, акула внутри моей акулы.

И все-таки призраков не бывает. Я старею, а ты нет, и потребуется некоторое время, чтобы приспособиться к новому образу жизни, когда ты мертва, и я включаю телевизор, потому что музыка причиняет боль, зато новости помогают.

Голая женщина из города Окала мочилась на посетителей ресторана.

Мужчина из округа Бровард: «Жена обозвала мою девушку шлюхой! Это была самооборона!»

Отец и сын арестованы за продажу метамфетамина на распродаже школьной выпечки.

И наконец на канале «Фокс» новый сериал — «Джонни Бейтс: ненавистный возлюбленный»

После того как ты упала с лестницы и наша семья развалилась, я думал пойти к Рею и попытаться вернуть сына. Однако я оказался прав насчет Рея. У него рак. И если я чему-то и научился за время, проведенное с тобой, так это тому, что Дотти сейчас хватает тревог. Она заботится о моем сыне. Она завела аккаунт в «Инстаграме», я на нее подписался, она сразу же подписалась в ответ и прислала мне одно важное сообщение: «Тссс».

Она не публикует столько постов, сколько Лав, однако наличие семейного онлайн-музея помогает, и я рад, что сын теперь не у всех на виду. Кроме того, «Гугл» будет присылать мне оповещения о выходе новостей, в которых встречаются слова «Рей Квинн» и «некролог», так что я держусь.

Дверь книжного магазина-бара «Бордель Сочувствие» открывается, а сейчас только 11:32 — обычно посетителей нет до полудня, даже в этих краях люди стесняются пить по утрам, — и у меня покупатель. Пока еще не человек. Лишь размытая фигура в проеме, и она придерживает дверь бедром. Отправляет кому-то сообщение, и я не вижу ее лица из-за яркого белого света. Кондиционер включен, и холодный воздух льется наружу, доводя нашу планету до отчаяния. Если я попрошу ее закрыть дверь, покажусь грубым, потому что она с кем-то переписывается (с парнем?), а если я позволю ей и дальше так стоять, буду причастен к разрушению планеты и собственного сердца.

Она заходит внутрь, дверь закрывается, и мы одни в темноте, которая не так непроглядна, как кажется. Мои глаза еще не привыкли, я моргаю, прищуриваюсь, — будто твои глаза закрывают мои глаза, мешают видеть ясно. Я хочу посмотреть на эту женщину (я живой) и не хочу смотреть на эту женщину (меня все покидают, бросают в одиночестве), а впрочем, не имеет значения, чего я хочу. В конце концов мои глаза приспосабливаются (отверстия на наших лицах все-таки имеют свободную волю), и, нравится мне это или нет, я отчетливо вижу мир и женщину, которая только что села на стул в моем баре. Она здоровается, и я здороваюсь, и это противоречит любой логике — я потерял всех, кого когда-нибудь любил, абсолютно всех, и почему-то мое сердце не разбилось. Оно бешено тикает — так же, как у нее.