— Как я уже объяснял, — терпеливо проговорил Дариус, — все, что от них требуется, — продемонстрировать очевидность того, что эта собственность была использована в противозаконных целях. А не то, что ты или любой член твоей семьи участвовал в такой деятельности.

— Но кто же — ведь они должны будут объяснить — подсунул туда этот кокаин?

Дариус вздохнул:

— Они не обязаны назвать кого-либо.

Пораженный, вынужденный осознать наконец всю чудовищность происходящего, Гарри сказал:

— Они могут захватить мой дом, объявив, что кто-то продавал из него кокаин, но не назвать подозреваемого?

— Поскольку существует очевидность, то да.

— Очевидность, которая была подстроена!

— Как я уже объяснял, ты должен доказать это суду.

— Но если они не обвинят меня в преступлении, я могу никогда не попасть в суд с моим собственным ходатайством.

— Правильно, — Дариус невесело улыбнулся. — Теперь ты понимаешь, почему я молюсь Богу, чтобы они не отказались от обвинения. Теперь ты знаешь правила игры.

— Правила? — сказал Гарри. — Это не правила. Это безумие.

Он не мог сидеть на месте, ему нужно было выпустить неожиданную темную энергию, переполнявшую его. Гнев и возмущение были столь велики, что ноги не держали его, когда он попытался встать. Приподнявшись, он вынужден был снова опуститься на стул, словно все еще страдал от воздействия оглушающей гранаты.

— С тобой все в порядке? — забеспокоился Дариус.

— Но эти законы, предполагалось, имели своей мишенью крупных наркодельцов, рэкетиров, мафию.

— Конечно. Людей, которые могут ликвидировать собственность и покинуть страну раньше, чем попадут в суд. Таковы были первоначальные намерения, когда эти законы проводились. Но сейчас существует две сотни федеральных актов, и не просто актов о наркотиках, а таких, которые позволяют производить конфискацию собственности без суда, и они в прошлом году применялись пятьдесят тысяч раз.

— Пятьдесят тысяч!

— Это становится главным источником дохода для органов юридического принуждения. После ликвидации захваченного имущества восемьдесят процентов идет полиции, задействованной в деле, двадцать — прокуратуре.

Они сидели молча. На стене мягко тикали старомодные часы. Их звук вызывал в сознании образ бомбы с часовым механизмом, и Гарри подумал, что, должно быть, так же чувствовал бы себя, сиди он на таком взрывном устройстве.

Не менее разгневанный, но теперь способный лучше контролировать свой гнев, чем раньше, он сказал наконец:

— Они собираются продать мой дом, не так ли?

— Что ж, по крайней мере, это федеральный захват. Если бы дело было в юрисдикции Калифорнии, все было бы сделано через десять дней после слушания. Федералы дают нам больше времени.

— Они продадут его…

— Слушай, мы сделаем все, что можем, чтобы опровергнуть… — Голос Дариуса словно растаял. Он больше был не в состоянии смотреть в глаза своему брату. Наконец он сказал: — Но даже после того как имущество ликвидируется, если тебе удастся опровергнуть решение, ты можешь получить компенсацию — хотя не все убытки, что ты понесешь, связаны с конфискацией.

— Но я могу только поцеловать мой дом на прощание. Я могу получить обратно деньги, но не мой дом. И не время, которое уйдет на все это.

— В Конгрессе лежит законопроект о реформировании этих законов.

— Реформировать? А не выбросить их целиком?

— Нет. Правительство слишком любит эти законы. Даже предложенные изменения не идут слишком далеко и еще не получили широкой поддержки.

— Выселить мою семью… — проговорил Гарри, все еще не веря.

— Гарри, я чувствую себя паршиво. Я сделаю все, что смогу, я вцеплюсь, как тиф, в их задницы, но я должен быть в состоянии сделать больше.

Руки Гарри, лежавшие на столе, сжались снова в кулаки.

— Здесь нет твоей вины, мой маленький братишка. Не ты писал эти законы. Мы справимся. Каким-нибудь образом мы справимся. Сейчас самое главное — внести залог, чтобы я смог выйти отсюда.

Дариус поднес свои угольно-черные кулаки к лицу и прижал их осторожно к глазам, стараясь отогнать усталость.

Как и Гарри, он тоже не спал ночь накануне.

— Это можно будет сделать только в понедельник. Первое, что я сделаю с утра, — пойду в мой банк и…

— Нет-нет. Ты не должен вкладывать свои деньги в залог. У нас они есть. Джессика не говорила тебе? И наш банк открыт в субботу.

— Она говорила мне, но…

— Сейчас уже закрыт, но раньше был открыт. Господи, я хотел выйти сегодня.

Оторвав руки от лица, Дариус с неохотой поднял глаза на брата:

— Гарри, они наложили арест и на твой банковский счет тоже.

— Они не могли этого сделать, — сказал он возмущенно, но уже без убеждения. — Или могли?

— Все сбережения, счета, неважно, совместные с Джессикой или оформленные на твое имя. Они называют это нелегальными доходами от наркобизнеса, даже счет в «Кристмас-клаб».

Гарри словно ударили по лицу.

Странное онемение стало охватывать его.

— Дариус, я не могу… Я не могу допустить, чтобы ты вносил весь залог. Не надо этих пятидесяти тысяч. У нас есть акции…

— Твои брокерские счета тоже арестованы до получения решения о конфискации.

Гарри взглянул на часы. Секундная стрелка бежала по циферблату. Часовой механизм бомбы тикал все громче и громче.

Потянувшись через стол и положив ладони на кулаки брата, Дариус сказал:

— Большой братец, я клянусь, мы пройдем через это вместе.

— Если все арестовано… у нас нет ничего, кроме наличных в моем бумажнике и сумочке Джессики. Господи! А может быть, только в ее сумочке. Мой бумажник остался дома в ящике ночного столика, если она не додумалась взять его оттуда, когда… когда они заставили ее и девочек покинуть дом.

— Поэтому Бонни и я вносим залог и не хотим слышать никаких возражений по этому поводу, — сказал Дариус.

Тик… тик… тик…

Лицо Гарри онемело. Его затылок онемел, шея покрылась гусиной кожей. Холодная и онемевшая.

Дариус еще раз ободряюще сжал руку брата, а потом наконец поднялся.

Гарри сказал:

— Но как же мы, Джессика и я, снимем квартиру, если не сможем сразу собрать за первый и последний месяцы и страховой взнос?

— На это время ты переедешь к нам с Бонни. Это уже решено.

— Твой дом не так уж велик. У тебя нет комнат еще для четверых.

— Джесси и девочки уже с нами. С тобой на одного больше. Конечно, будет тесновато, но хорошо. В тесноте, да не в обиде. Мы семья. Мы должны быть вместе.