христология Штейнера, бросает на воззрение Лот-Бородиной отблеск эзотеризма. Между тем эта просвещенная созерцательница ищет корней Грааля в средневековой словесности… С уверенностью можно утверждать, что творчество Лот-Бородиной принадлежит Серебряному веку, но и свою верность православию она декларировала не раз. Ее глубокое прочтение и оценка «Иисуса Неизвестного» восходят к просвещенно-церковному, но чуждому конфессиональной ангажированности сознанию.

«Замечательная по глубине интуиции и силе религиозного пафоса книга Д. С. Мережковского вместе притягивает и отталкивает христианское наше сознание, мысль и чувство. В ней и жуткое вопрошание, и волнующий ответ, и горделивый вызов»[688]: таково общее впечатление Лот-Бородиной от труда Мережковского. Раскрытию этого впечатления и посвящена ее статья. Мережковский, любитель антиномий, вызывал и противоречивую реакцию своих критиков. Как и иеромонах Кассиан, Лот-Бородина приветствует «дерзание любви [Мережковского] к Распятому» – но вот, его книга зовет «по ту сторону Евангелия», и Бога Мережковский ищет «не на путях Церкви» (с. 71). В отличие от иеромонаха Кассиана, Лот-Бородина знает и прежнего Мережковского. Потому в первых же абзацах своего отзыва ей удается высказать самое главное о книге, соотнеся «Иисуса Неизвестного» с откровенно ницшеанскими произведениями 1900-х гг.: Мережковский и в позднем труде «словно не в силах освободиться от чар языческих». Он надеется найти истину о Христе в сомнительных апокрифах, переносит именно туда «центр тяжести» своей концепции, – увы, по причине собственного невежества в отношении Церкви: «До основного ядра христианства Мережковский до сих пор не проник, ибо не вырвался из-под гипноза бездны, его влекущей издавна» (с. 72). Опираясь на «протестантскую либеральную критику», он игнорирует наследие свв. отцов, литургику, прозрения древнего монашества. Если бы на данном месте Мирра Лот-Бородина поставила точку, ею по сути было бы сказано об «Иисусе Неизвестном» всё, – во всяком случае, эти две журнальные страницы решительно перевешивают разбор книги иеромонахом Кассианом. Однако она пока что только расставляет смысловые акценты своей реплики в адрес книги.

Мережковский дал повод женщине-богослову, проницательному экклезиологу, представить великолепную апологию Церкви перед лицом всего Серебряного века с его претензиями на пророческое тайноведение. Мережковского Лот-Бородина называет «неогностиком», говорит о его «эзотеризме», выделяет, действительно, центральное для его концепции понятие «истории-мистерии»[689]. И вот замысел Лот-Бородиной: пользуясь любимыми Серебряным веком «тайноведческими» концептами, осмыслить Церковь как мистерию, доказать присутствие в ней института посвящения, – вскрыть ее сокровенную светоносную глубину, которая оказалась ныне забытой, сделалась эзотеричной. Как видно, Лот-Бородина поставила себе здесь ту же цель, которую со студенческой скамьи преследовал Флоренский – «довести» Церковь «до мистерий», представить в качестве мистерии[690]. Впрочем, ничего особенно радикального ни Флоренский, ни Лот-Бородина не предлагают. Используя вполне «легальный» материал богослужебных книг (Флоренский), Священного Писания и трудов свв. отцов (Лот-Бородина), они указывают на смыслы церковных таинств, ныне забытые.

Обоснование Лот-Бородиной «мистериальности» православной Церкви происходит в полемике с Мережковским по поводу крещения Иисуса на Иордане – евангельского события, ставшего прообразом для таинства Церкви и великого праздника. Мережковский, замечу, очень пристально вглядывался в соответствующие главы Евангелий, окружив их широким контекстом апокрифов и собственных спекуляций в связи с присутствием крещальных символов в древних – «атлантических» религиях (глава «Рыба – Голубь»). Он пришел к выводу о вселении Христа в Иисуса в иорданском событии (так же мыслили Несторий и Штейнер), а вместе о явлении на Иордане мистического Света. Одновременно Мережковский почему-то напористо утверждал, что ни метафизика, ни мистика иорданского события Церковью усвоены не были – Свет не воспринят, человек в крещальном таинстве не освящен: «Свет Крещения потух, и всё христианство потемнело: воды его, темные, мертвые, в Мёртвое море текут» (с. 172). И вот, навстречу этой вере Мережковского Лот-Бородина выдвигает свою концепцию Церкви-мистерии, организованной вокруг мистического ядра, которым она считает именно Крещение Иисуса. Если бы Лот-Бородина узнала, что я использую гётевский термин протофеномен, желая выразить значение Крещения для ее экклезиологии, он вряд ли показался ей неуместным.

Понятием мистерия Лот-Бородина, как и ее современники, оперирует совершенно произвольно. Семантика мистериальности у нее сопряжена с реальностью духовного Света. Схождение на Иисуса в момент Крещения Святого Духа в виде голубя означает «озарение, то есть освящение» (с. 78). Гностическая наглядность интерпретации Мережковского (Дух вошел в Иисуса) Лот-Бородиной чужда: она пользуется традиционно-церковным (восходящим к византийской придворной обрядности) дискурсом, когда Иисусово Крещение называет «помазанием Духом», а вместе и «откровением богосыновства» (с. 79). Иорданское Крещение было, с одной стороны, неким завершительным посвящением Иисуса из Назарета, с другой – обращено иным своим смыслом к народу: Иисус был засвидетельствован как Сын Божий. Третий смысл иорданского Крещения как чуда («мистерия» здесь означает и евангельское чудо) – это освящение стихии воды, возобновляемое ежегодно в великий зимний праздник. «Не “темные, мертвые воды текут в Мёртвое море”, – спорит Лот-Бородина с Мережковским, – a flumina aque vivae (Ириней Лионский), Духом осиянные крещальные воды текут в океан божественного света» (с. 78). Все же у Лот-Бородиной, как и у Мережковского, именно в иорданском событии «Иисус стал Христом» (с. 79). Но условный термин «помазание» отрицает гностический смысл Мережковского – Штейнера, указывая (как это и делает обычно Церковь) на тайну с ее невыразимостью. Лот-Бороди-ной свойственно подчеркивать свое смиренное нежелание профанировать церковную мистерию. Иорданское чудо она заключает лишь в самые общие представления: «Свет, бывший над миром, вошел в мир. Пусть не принял его мир; приняла Церковь, зачатая в смертном мраке Голгофы, рожденная среди огненных языков Пятидесятницы. Не нам ли учиться у нее истине, прежде чем поучать и надменно изобличать ее?» (с. 80). Не принимая вызова Мережковского, Лот-Бородина возвращает «взыскующих Града» на старые пути…

Осмысляя идею Крещения, Лот-Бородина свой акцент делает на экзистенциально насущном значении для христиан этой «живой мистерии, которая была, есть и будет» (с. 80). Именно с Крещением связана «тайна духовного рождения» человека – в церковном таинстве он получает залог вечной жизни, то семя бессмертия, которое должно взращивать в жизненном подвиге. Тем, кто заинтересованно заглядывается в XX веке на Элевзинские и т. п. посвящения, Лот-Бородина напоминает о «христианском Посвящении» – едином «первотаинстве», включающем крещение и миропомазание. Эти великие смыслы определяли внутреннюю жизнь человека на протяжении всей христианской истории, в них черпали силы для творчества и борьбы. Лот-Бородина указывает на величие древней – вечно живой для нее! – традиции: перед этим «храмом благодатной святости» «весь эзотеризм Мережковского, несмотря на мимолетно-яркие прозрения, – сыпучий песок под нетвердо ступающими ногами» (с. 73). Самой Лот-Бородиной интимно близок верховный обрядовый символ христианского первотаинства – миро, древнее благовоние, использующееся при миропомазании: ведь родители нарекли ее Миронией – т. е. изготовительницей мира. Миро – это «платоновский символ Духа» (с.