Где-то высоко и далеко я увидел очень сильного и яркого, но мающегося от собственного несовершенства ками. Раздрай в монастыре и вокруг него доставлял ему просто физическое страдание, но что делать, он не понимал. Точнее, он так мелко не понимал, и боялся навредить себе и всем вокруг ещё больше. Вообще, сравнить это можно было разве что с тягучей болезнью, напавшей на здорового, сильного мужика.

Что-то гнусное внутри — это был диагноз, который он сам себе поставил. И лечения не предвиделось, ему оставалось только надеяться, что хвороба пройдёт сама собой.

— Надо ему сказать! — подпрыгнул я на месте. — Объяснить!

— Кому? — удивился ками ветра. — Единому? Да ты даже тени его внимания не переживёшь! Я-то улечу, а вот ты как?

Я присмотрелся ещё раз и со вздохом признался самому себе, что мой собеседник прав. Единый — это тебе не дух мелкой речки или там болотца. Это очень серьёзно. Слабоват я против него и разговора просто не выдержу. Для него что я, что домовые, один хрен. И вот таким образом, наверное, церковники мелкую нечисть да магов из слабых да неопытных и прижучивают. Стрелки переводят, сволочи, пришло мне в голову насмешливое понимание процесса. Это всё равно что на разборку в детском саду старшего брата приволочь. Понятное дело, у остальных сирот шансов при таком раскладе не будет.

— Что же делать, — вслух в большом сомнении пробормотал я.

— Не знаю, — беспечно признался мне собеседник, хотя именно у него никто и не спрашивал. — Спроси у кого-нибудь. Кто-нибудь да поможет, у нас так заведено.

— Понятно, — с благодарностью кивнул ему я. И начал думать. Единого просить просто опасно, а мелкие да и крупные ками мне не помощники. Надо лечить этого заложника собственной слишком деятельной паствы, но вот как? Поубивать бы их всех, да и дело с концом. А ещё лучше усыпить, а то ведь такое лечение будет не лучше ампутации без наркоза. Больной, может, и выздоровеет, но уж спасибо от него я точно не дождусь, и это при большой удаче.

Амулеты, пришло мне на ум. Чужие амулеты. С них всё началось, и ими же должно и кончиться. Как-то так, наверное.

И я потянулся к всё ещё основательно думавшим над моими словами стенам. Сначала они не хотели со мной разговаривать, по-детски надувшись на меня, но потом мне удалось их растолкать. Растолкать и объяснить что к чему, да попросить показать мне эти самые амулеты, лежавшие сейчас в цементном растворе между каменными блоками.

Прошло долгих пять минут, прежде чем мои слова приняли к сведению и тяжело над ними задумались. А ты точно сможешь, наконец с большим сомнением спросили у меня. А мы потом заснём, как раньше, или будем дальше мучиться?

Точно-точно, уверил я их с напускной уверенностью, которой на самом деле не ощущал. Стены ещё раз задумались минут на пятнадцать, в течении которых я чуть не извёлся на это самое от нетерпения. Пришлось отвлечься на возобновившиеся шорохи в коридоре и добавить изрядную порцию силы на свою электрорунную схему. Кто-то там заорал, кто-то затрясся, но враги были уже учёные, смогли и убежать, и вытащить попавших под удар.

— Хорошо, — наконец вслух сказали мне. — Смотри. Но помни, ты обещал.

Приложив руку к сердцу, я нечувствительно подтвердил своё обещание, и потянулся туда, где и лежали эти самые амулеты, теперь я видел их все. И замурованные в стенах, и спрятанные в одной тайной кладовой, и находящиеся на руках.

Позабывший про благообразный бас и закатывающий сейчас истерику неподобающим сану фальцетом Его самозваное святейшество Иннокентий вообще был ими увешан, как ёлка. Увешан, но без особого смысла, ничего-то он в них не понимал, и напомнил мне тех самых дикарей с южных островов, про которых недавно рассказывал Ларе Далин. Ну, тех самых, что броненосец из тростника строили. Уровень понимания у них был сейчас один.

Были они и у людей в коридоре, и у выжившего мастера заплечных дел. Вот кого я убью точно. Первой в барабане, противослоновой пулей. Посмотрим, кстати, как действует. С-с-скотина такая. Но не до него пока.

Я дотянулся до ближайшего амулета и начал его рассматривать со всё возраставшим удивлением, потому что теперь-то я всё понимал! Был он устроен как сложнейшая блок-схема, и в основе его лежал сложнейший алгоритм. Я видел сейчас знаки и символы процессов, решений и формул, соединителей и логических переключателей, комментариев и документов, сенсоры ввода и много чего ещё. Чёрт побери, да у этих амулетов были даже вшитые базы непонятных мне данных и внутренняя память!

Я сидел, раскрыв рот, и сидел бы ещё долго, изумляясь уровню и сложности мастерства, но в себя меня привело быстро пришедшее осознание того, что этот амулет был военным. Был он оружием, и как раз против таких магов, как Арчи и Лара, и в чуть меньшей степени, чем я. Моя странная магия неведомыми создателями амулетов в расчёт не принималась.

Ну а раз не принималась, то я вздохнул от огорчения, да и принялся их портить один за другим, уж на это мне ума хватило. Я перерезал линии питания амулетов силой из окружающего мира, убирал возможность запитываться от носителей, размыкал без возможности включения переключатели и сенсоры, затирал базы данных и обнулял память.

Набил руку сначала на амулетах в кладовой, благо там никого не было, потом ускорился и перешёл на людей, оставив стены на закуску. Никто в царившей там суматохе не заметил моей диверсии, но вот теперь все они были передо мной как на ладони.

Не удержался, пошевелил монаху-мучителю камни в почках и внушил им стремление к свободе, к побегу, к солнцу и ветру, мстительно поулыбался громкому удивлённому оханью и крикам боли в коридоре. Здесь он пасся, скотина, не отходил от мой камеры, уклоняясь от чести быть вызванным на ковер к начальству.

И сразу забыл про него, некогда мне было отвлекаться, были у меня дела и поважнее. Я усыплял стены одну за другой, выслушивая их тяжёлое и сбивчивое спасибо, и вот уже в монастыре не осталось ни одного чужого амулета.

— Молодец, — шепнул мне мой собеседник, с удовольствием рассматривающий монастырь. — А с этим как?

И он мне показал на уже ясно видимые линии, идущие от монастыря к Единому и обратно. Туда — следы горячих молитв и вообще фанатичной веры, назад — благодать и сила. И было ясно видно, что Единый тяготился настырной намоленностью этого монастыря, но не ответить не мог. Так потирают ушиб на руке, надеясь, что он вскоре прекратить ныть.

Я потянул на себя одну из линий, послабже да потускнее, готовый в любую минуту отбросить её, как отбрасывают ядовитую змею. Шла она из небольшой отдельной часовенки, в которой как раз людей и не было. Линия подалась, а я по неожиданному наитию воткнул её в гору рядом с монастырем.

Дух горы, или ками, как его теперь правильно было бы называть, всхрапнул во сне, замер да прислушался было, но тут же опять провалился в тяжелый каменный сон. Эта порция веры была ему как слону дробинка. Уже смелее я потянулся за остальными, и с радостью заметил, что Единый с огромным облегчением и даже радостью урезает в ответ свою благодать, да и вообще выздоравливает на глазах.