Потом, поправившись, Дом месяцами рыскал в окрестностях фермы Вудли, ворошил сырую листву, раскидывал ветки и тоже искал зарытые в земле клады.

Но война способна испортить что угодно. Тонкая книжонка-разговорник в обложке цвета хаки, которую раздали офицерам по прибытии в Египет, содержала в основном предупреждения о необходимости мыть руки, кипятить воду, хорошенько прятать бумажник и держаться подальше от местных проституток. В ней не говорилось ни слова ни о необыкновенном прошлом страны, ни о смиренном гостеприимстве ее жителей. И вечером, когда мальчишка влил ему в рот последнюю ложку чечевичной похлебки, Дом приложил ладонь к своему выношенному зимнему джемперу и сказал «Сахтайн», что в его разговорнике переводилось как «Два здоровья тебе».

Позже Карим, отец мальчишки, принес откуда-то облезлую деревянную доску, бросил на одеяло несколько фишек и стал объяснять правила игры. Дом никогда не слышал о ней. Она показалась ему дальней родственницей шашек, но он никак не мог уяснить ее правила. Оба смотрели друг на друга и улыбались, смущенные своей бестолковостью.

Желая как-то нарушить молчание, Дом изобразил, как он пишет на листке бумаги, молясь всем богам, чтобы в этой семье нашелся кто-нибудь грамотный.

Карим вскочил и достал из-за кувшина с рисом старый блокнот с карандашом на шнурке. Дом нарисовал самолет, потом море, памятуя инструкцию – если пилот заблудился в Северной Африке, первое простое правило: лететь на север, пока не увидишь побережье. Он ткнул пальцем в себя, в море и вопросительно посмотрел на Карима.

В его груди все еще были хрипы и боль, но больше он не мог тут оставаться, видя, как экономно эта семья расходовала свои скудные запасы пшеницы, чечевицы и риса. Он протянул свою карту Кариму – тот озадаченно посмотрел на нее. Наконец ткнул в место, находившееся, по прикидкам Дома, в сорока милях южнее Марса-Матрух. Потом Дом нарисовал поезд, надеясь, что где-нибудь поблизости проходит железная дорога. Карим покачал головой, поднял четыре грязных пальца и кое-как нарисовал на листке осла. Четыре дня пути, или по крайней мере так его понял Дом.

Карим снова зашлепал куда-то в своих стоптанных сандалиях; Дом лег на матрас и стал яростно чесаться. Его донимали блохи, хотя он почти к ним привык. В эскадрилье их прозвали мобильной перхотью, и там они не очень ему досаждали. Но еще больше его беспокоили собственные мысли – что делать дальше? Ему казалось, что он достиг пугающего состояния умственной и духовной пустоты; при мысли о возвращении в эскадрилью на него накатывало изнеможение и предчувствие беды, которое он не мог точно понять. Вся их жизнь в эскадрилье – беспробудное пьянство, поездки в Алексу и Каир, потом возвращение в пустыню, чтобы бомбить, убивать, – все это создало трещину в его душе, и эта трещина неумолимо расширялась.

Встреча с Сабой замуровала эту трещину. С ней он снова стал счастливым, к нему вернулась прежняя уверенность в себе; он спасся от того, в кого постепенно превращался, хотя Саба и не была, по житейским понятиям, теми, кого его мать называла «марьяжным материалом». И дело было не только в ее милых ямочках на щеках или в ее пении. Она вернула его к чему-то важному в нем самом – ее собственная страсть и уверенность в своих силах соединила его с тем мальчишкой, который когда-то мечтал о долгом и тяжелом пути к спрятанным сокровищам. Тогда, в Исмаилии, он поделился с ней во время ужина в ресторане своими планами летать и писать книги (это была его мечта, которой он боялся делиться даже с Барни), и она не проявила ни скепсиса, ни удивления, не увидела в этом завышенных претензий. Потом она подарила ему ручку и блокнот. Вот так было заведено в ее мире – ты делал что-то и делал это до тех пор, пока не добивался хорошего результата.

Ибрагим прибежал к нему в сопровождении двух сопливых малышей с черными, любопытными глазами и, кривляясь, передразнил серьезное лицо Дома. С собой он притащил ту же игровую доску, полный решимости растолковать правила игры этому глупому агнаби. На этот раз Дом сосредоточился и предположил, что эта игра походит на древнеегипетскую настольную игру сенет, которая ассоциировалась с путешествием в потусторонний мир. Ее изысканная резная версия была обнаружена в гробнице Тутанхамона.

Мальчишка что-то увлеченно лопотал, тряся черными кудряшками. Он сунул в руку Дома горсть грязных фишек и, показывая на темные клетки, гримасничал и закатывал глаза, описывая ужасные несчастья, которые обрушатся на голову игрока, если одна из его фишек попадет туда. Светлые клетки были, понятное дело, счастливыми, и лицо Ибрагима сделалось таинственным и спокойным, когда он добрался до них. Глядя на его радость, Дом тоже повеселел. Один раз он заметил явное мошенничество – с невозмутимым лицом мальчишка переставил одну фишку через черную клетку, но, впрочем, тут же передвинул ее назад, вероятно, боясь прогневить богов. После этого Дом решил научить его древней индийской игре «Змеи и лестницы» и нарисовал доску на листке бумаги. Ибрагим с жадным интересом подался к нему; его лицо светилось от радостного ожидания. Но грифель в карандаше безнадежно крошился, и мальчуган разочарованно вздохнул. Другого не было.

Какое-то время они молча смотрели на эту катастрофу, но потом на лице Ибрагима появилось странное выражение. Он приложил пальцы к губам, как бы призывая Дома молчать, покосился на вход и выбежал на улицу.

Минут через десять он вернулся, запыхавшийся. Сел на матрас и достал из кармана что-то, завернутое в грязную тряпку. В ней лежали часы Дома с разбитым стеклом, маленький компас в кожаном футляре и ручка, которую ему подарила Саба. В другую тряпку Ибрагим завернул три флакончика – таблетки для очистки воды, соль и бензедрин-амфетамин. Стандартный набор выживания пилота. Мальчик аккуратно положил все это на глиняный пол.

С бесстрастным выражением Ибрагим смотрел, как Дом схватил ручку, радуясь, что снова держит ее в руках. Потом Дом положил ручку, сунул указательный палец между двумя слоями кожи и нащупал там двадцать египетских фунтов, которые выдавались пилотам на случай непредвиденной посадки. Они лежали на месте.

О часах Дом не заботился. Ему была важна ручка. И деньги – он вздохнул с облегчением, потому что мог теперь отблагодарить гостеприимную семью. Решив, что потом подумает, когда их отдать, он сунул деньги под подушку.

День закончился, на западе разлился кровавый закат, когда заблеяли возвращавшиеся козы и тускло зазвякали их бубенчики. Когда в шатер вошел отец мальчика, Дом нарисовал в блокноте море и выразительно ткнул себе в грудь пальцем. Мальчишка опечалился, но Карим был явно доволен. Еще больше он обрадовался, когда Дом отдал ему деньги, шесть фунтов, и постучал себя по груди, показывая, как он благодарен. Он был обязан им жизнью, а теперь рассчитывал с их помощью добраться до своих. Если, конечно, случайно не подорвется на мине.

Когда Озан приехал в следующий раз, он велел шоферу не выключать мотор.

– Послушай меня. – Пронзительные, черные глаза сверкнули из дверей на Сабу. – Я думал о нашем предыдущем разговоре и хочу сделать тебе предложение, которое покажется тебе жестоким. Но я человек бизнеса, я должен подготовить шоу и хочу, чтобы ты в нем участвовала. Если ты согласишься, я помогу тебе его найти, а если он погиб, – на этот раз Озан говорил без обиняков, – ты узнаешь об этом. – И он снова сверкнул глазами.