убеждала его, что я НЕ внучка. Нарисовала нашу цветаевско-мейновско-иловайскую семейную хронику. Тогда он ПЕРЕСТАЛ ПОНИМАТЬ. — Как же Вы пришли?! — (Я):? — Т. е., неужели Вы только из дружеских чувств обеспокоили себя ответом на мой запрос и приездом, да еще с мальчиком?

Начал убеждать меня попросить что-нибудь у Оли — в случае…

Я: — «Сеньор! Я бедна, но душой не торгую…»

А знаете, Вера, в чем загвоздка? Оказывается — было два Дмитрия Ивановича Иловайских, да: два. Один — наш, настоящий пайщик, а другой — еще какой-то, не пайщик, но вдова не-пайщика представила расписку, а председатель Страхового о<бщест>ва отлично помнит, что пайщиком был именно наш Д<митрий> И<ванович>, но расписки у него нет. А та расписка — Бог ее знает…

Дала юрисконсульту адр<ес> Оли. Оля — боевая, авось взыграет в ней материнская кровь — и отстоит. Напишите ей всё это. Акции Страхового О<бщест>ва, пайщиком к<оторо>го был Д<митрий И<ванович>, 200.000 франков. Но упомяните, в случае удачи, и сонаследниц: Валерию и Андреину дочь — трехлетнюю Инну. Знает ли Оля и об Андреиной смерти (вербная суббота, апрель 1932 г.[1190], запущенный туберкулез: не лечился).

_____

Письма Goethe к Frau Charlotte von Stein…[1191]

«Charlotte von Stein starb nach Vollendung ihres 85-ten Lebensjahres am 6. Januar 1827. Sie hatte noch angeordnet, dass ihr Sarg nicht an Goethes Haus vor*bergetragen werden sollte, weil ihn der Anblick angreifen k*nnte. Aber die st*dtischen Begrabnisordner richteten sich nicht nach diesem. Wunsch, da so eine vornehme Tote nur auf dem Hauptwege zum Friedhof geleitet werden d*rfte.

Goethe liess sich bei der Bestattung durch seinen Sohn vertreten»[1192].

_____

Это Вы — знали?

У меня есть хорошая книга про Гёте — по-французски[1193]. (Выдержки из записей о нем современников.) Хотите — пришлю? Не забудьте ответить. Письма Goethe к Frau von Stein я читала 17 лет, равно как переписку с матерью[1194], — какая чудная! Напоминает мне Пра[1195].

Бедная Frau von Stein, слишком поздно — сдавшаяся. Как ужасно он с ней — после всего — шутит. («А кто моя деточка? А кто — мой цветочек? М<ожет> б<ыть> ты угадываешь?» и т. д. — после всего того чистого ада — и жара!)

_____

Ну вот, Вера, полночь. Устала — не от письма, а от целого дня работы по дому, и не от работы, а от толчеи: своей собственной. (Стала было перечислять содеянное, но самой стало скучно). Устала от несвоего дела, на которое уходит — жизнь.

В Фавьере тоже будет очень трудно: жара (мансарда), примус, далекий рынок, стирка без приспособлений и, кажется, даже без воды. Писать навряд ли придется, во всяком случае не прозу — требующую времени.

С Посл<едними> Нов<остями> у меня — конец. Они четыре месяца продержали ту мою статью «Поэт-альпинист», к<отор>ую Вы потом слышали в разросшемся виде[1196]. (Была — ровно 300 строк.) Тогда я, с резким письмом Демидову, взяла обратно и больше ничего не даю, зная, что не возьмут. Они меня выжили. Кстати, Гронские, и отец и мать, оба остались недовольны моим докладом. «Не сумела дать Николая»… Вопрос — какого?

Но все же — обидно. Я многое упростила — для отца. Он — совсем болен, разом рухнул, в санатории. Называется «острая неврастения». Просто — тоска, конец всему.

Вера, помните, Вы мне подарили книжку?[1197] Перепишу в нее нашу переписку с Гронским: его письмо, моё, — и т. д. — до последнего. Я писала с моря, он — из Медона, 7 л<ет> назад, лето 1928 г.

<Далее на полях и между строк:>

В следующий раз напишу про Мура. Очень обрадовался привету и сам приветствует. Вас он зовет «Вера».

Напишите впечатление от семейства Врангелей. Они Вас знают. Какой — он?[1198]

Пишите и не забудьте: прислать ли Гёте? Книга — стоящая. — Вы ко мне приедете летом? (Конечно — нет!)

Сердечный привет Вашим, Вас — целую.

                                       МЦ.

Впервые — НП. С. 491-498. СС-7. С. 288–291. Печ. по СС-7.

46-35. А.Э. Берг

Vanves (Seine)

33, Rue Jean-Baptiste Potin

3-го июня 1935 г.

                         Дорогая Ариадна,

Спасибо за быстрый ответ и хлопоты. Пока что еще никто не отозвался, но — может быть — рано?

Провожу дни в обычных срочных делах и передотъездных задолгих мыслях Главная забота — Вы улыбнетесь — огромная стиральная доска, одно из главных действующих — и вспомогательных! — лиц моей жизни: брать или не брать? Много таких «стиральных досок»…

Мой вечер — кажется — будет 20-го[1199], буду читать либо Последнюю любовь Блока[1200], либо детское: черт. Когда вырешится (число) — извещу.

Неужели так и не увидимся до отъезда.

«Мой поезд» (как гордо!) идет 28-го, в 5 ч<асов> 20 мин<ут> дня, с Лионского (львиного) вокзала.

Привожу в порядок стихи за долгие годы. С тех пор как прекратился мой (эсеровский) журнал «Воля России» всё у меня бравший — заочно, по доверию и одну мою поэму печатавший (7 глав) — 7 месяцев[1201], — я перестала писать большие поэмы, ибо стала — прозу, которую люблю, но — все-таки не та*к — и не то*. А стихи есть хорошие, но ни одних — дописанных, а сколько — вовсе не записанных…

Хочу — летом, хотя жизнь будет очень трудна.

_____

У Мура нарывы (малокровие). Совершенно неожиданные, но непрерывные. Сейчас — огромный ячмень. Очень бледен — до зелени. Ему отъезд еще больше нужен, чем мне. Учится отлично. Но убивает меня страстью к газетам и к событиям, — такой не моей!

Алю почти не вижу, заходит раз в две недели на пять минут. Говорит, что много работает в школе. Не знаю. Но — ее жизнь. Осенью ей будет 22 года[1202] — в ее возрасте ей, в моей жизни, было уже четыре года: четыре года моей ответственности. Но я была другая — вся.

— Ну, во*т…

Напишите, увидимся ли?

Целую Вас и, еще раз, спасибо за всё. Не можете ли Вы, в мою пользу, утянуть из своего хозяйства какую-нибудь