колония знает, что у Мура была операция, здесь все бездельничают — и никто не предложит за ним присмотреть — всего 2 часа, у себя же в саду.

За 1 * километра с ближайшего ж<елезно->д<орожного> пункта до Фавьер’а с нас взяли 15 фр<анков> — на русском автомобиле. Имущие русские — беспощадны.

Единственный человек, пока, — старушка-докторша, 70-ти лет, сама подошедшая на пляже и предложившая снять Муру пластырь. Она же свела меня с овощником и она же, завтра, ведет меня в Lavandoux — тот ближайший курорт. (Нужно знать тропинку, — дороги — нет).

_____

Море — блаженное, но после Океана — по чести сказать — скучное. Чуть плещется, — никакого морского зрелища. Голубая неподвижность — без событий. Пляж — чудесный: песчаный и дно очень долго — мелкое. Вода — изумительного цвета. Но (Вам — скажу) — скучно. Я плохой пловец, — не моя стихия, а лежать для меня — самый тяжелый труд. С Муром же ходить — нельзя, и долго нельзя будет. А какие вокруг горы! Сосна, лаванда, мирт, белый мрамор. И какие — доступные. Я нынче писала С<ергею> Я<ковлевичу>: здешние горы — Чехия, выигравшая 5 милл<ионов> в Национ<альную> Лотер<ею>, но — Чехия: то же обожаемое мною соединение сосны, камня и суши. (Чехия осталась у меня в памяти как один синий день. И одна — туманная ночь.)

Наш сад переходит в горку, немножко нынче с Муром побродили, я сразу влюбилась в какой-то куст, оказался — мирт, — посылаю веточку.

О встрече с Пастернаком[1241] (— была — и какая невстреча!) напишу, когда отзоветесь. Сейчас тяжело — и неуверенно, м<ожет> б<ыть> Вы уже переехали на дачу и письмо не дойдет? Но все же — надеюсь.

— О многом напишу, о чем не могу писать никому. О том, что я — aus dem Spiel, совсем, aus jedem[1242]. Смотрю на нынешних двадцатилетних: себя (и все же — не себя!) 20 лет назад, а они на меня — не смотрят, для них я скучная (а м<ожет> б<ыть> «странная») еще молодая, но уже седая, — значит: немолодая — дама с мальчиком. А м<ожет> б<ыть> просто не видят — как предмет. Горько — вдруг сразу — выбыть из строя —живых.

Вечера — самое тяжелое. Мур в 9 ч<асов> спит, в мансарде — жарко и крохотная керосиновая лампа, на воле темно и писать нельзя. К морю — тоже нельзя. Никуда нельзя. И никого нет. Вокруг русские радостные голоса: — идем? идем! — не забудьте кофточку: свежо! — палку взяли?

И — пошли.

А я хожу — быстрее их!

_____

Мур на берегу — красивый: невероятной длины — ноги, что* всегда придает — полет. Очень выровнялся. С увлечением играет в песок и успел уже потерять — прозевать! унесло из-под носу — два ведра. Купаться нельзя — полощется. Дай Бог ему здоровья!

Я давно уже выбита из колеи писания. Главное — нет стола, а если бы и был — жара на чердаке тропическая. Но еще главней: это (вся я) никому не нужно. Это, в лучшем случае, зовется «неврастения». Век меня — миновал. Но об этом — в другой раз. Целую Вас, дорогая Анна Антоновна, и жду быстрой весточки, что — дошло.

                                       МЦ.

<К письму приколот засушенный цветок.>

Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 125–127 (с купюрами). СС-6. С. 424–426. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 223–226. С уточнениями по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2009. С. 267–268.

53-35. А.Э. Берг

La Favi*re, par Bonnes (Var)

Villa Wrangel

4-го июля 1935 г.

                         Дорогая Ариадна,

Пока — два слова. Ваше письмо долетело, верней — доползло, — спасибо. На 14-тый день после Муриной операции мы с Божьей и дружеской помощью тронулись, на train de vacances, на Юг. Фавьер — несколько русских вилл и французских ферм, без улицы и почтового ящика. Огромный пляж, на котором мы с Муром, от 4 до 6 ч<асов> — одни, не считая прибегающих собак.

Виноградники подходят прямо к морю, уступая последнюю близость — соснам.

Растительность — сосны, всякого рода деревца и кусты, среди которых — мирт. На миртовом дереве повесилась Федра, у меня говорящая:

На хорошем деревце

Повеситься не жаль!

Нет, не так, — так:

Федра: — Ввериться? Довериться?

Кормилица: — Лавр орех — миндаль!

На хорошем деревце

Повеситься не жаль![1243]

______

Жизнь здесь трудная, густо-хозяйственная, все нужно добывать — и весьма в поте лица.

Самое, для меня, тяжелое: нельзя ходить. Муру нельзя ходить, — значит и мне нельзя. А — какие горы!! И горный городок — Bonnes — феодальный: мой — и всего только в 6 кил<ометрах> всходу! Дразнит — пуще чем лисицу — виноград. Ногой подать!

Мур, конечно, не купается, полощется руками и ногами и ухитряется ходить на четвереньках, не моча бандажа. Он очень сознателен.

Спасибо Вам и Вашим дочкам за память. Мур с удовольствием писал им ответ. Это — первые девочки, к которым он хорошо относится.

— Жаль Вас на морковь и горошек! Как себя. Такая работа — сон, дурман, как всё, что не тетрадь, либо: не в тетрадь.

Целую Вас и сердечно рада буду, если еще напишете. От Г<артман>ов перед отъездом получила 70 фр<анков>, еще не успела поблагодарить. Courbevoie (Seine)? — Carle H*bert (37? Не помню, умоляю сразу, а то выхожу — невежей).

Дай Бог, чтобы и остальные последовали их примеру: перешлют.

Еще раз спасибо за память.

                                       МЦ.

Впервые — Письма к Ариадне Берг. С. 40–41. СС-7. С. 486–487. Печ. по СС-7.

54-35. Н.С. Тихонову

La Favi*re, par Bonnes (Var)

Villa Wrangel