Я позволил, чтобы взятку взял Ник. Еще три взятки мыразделили без последствий — сначала Ник, потом Ленни начали выбивать бубны, — азатем на трефовую взятку я получил десятку червей.

— Червячки поползли, и Рили скушал одного! — злораднопровозгласил Ронни. — Ляжешь на обе лопатки, деревня.

— Может, и так, — сказал я. А может, подумал я, РонниМейлфант скоро скушает свою улыбочку. Если все получится, я загоню идиота НикаПраути за сотню и отберу у Ронни партию, которую он прицелился выиграть.

Спустя три взятки мой маневр стал уже очевидным. Как я инадеялся, ухмылка Ронни сменилась выражением, которое я обожал видеть у него налице, — обескураженной гримасой.

— Ничего у тебя не получится, — сказал он. — Не верю. Не впартии без сброса. Ни хрена у тебя не получится! — Тем не менее он знал, чтотакое не исключено. Это слышалось у него в голосе.

— Что же, посмотрим, — сказал я и пошел с туза червей.Теперь я действовал в открытую, но почему бы и нет? Если черви распределилисьпоровну, я мог выиграть теперь же. — Вот посмотрим, что мы…

— Поглядите! — закричал Скип от столика, ближайшего к окну.В его тоне недоверие смешивалось с чем-то вроде восхищения. — Черт дери! Этозасранец Стоукли!

Игра оборвалась. Мы все извернулись на стульях и погляделина залитый дождем сумеречный мир внизу. Четверо ребят в углу повскакали наноги. Старые фонари на чугунных столбах вдоль Променада Беннета слабо светилисквозь туман, так что я подумал о Лондоне: Тайн-стрит, Джек-потрошитель.Холиоук на холме больше чем когда-либо уподобился океанскому лайнеру. Он словнопокачивался за пленкой дождевой воды, заливавшей окна гостиной.

— Засранец Рви-Рви поперся в такое дерьмо! Глазам своим неверю, — прошептал Ронни.

Стоук быстро двигался по дорожке, которая вела от северноговхода в Чемберлен, туда, где со всеми остальными дорожками соединялась в самойнижней точке Этапа Беннета. На нем была его старая шинель, и было ясно, что онне сейчас вышел из общежития — шинель промокла насквозь. Даже сквозь скользящуюпленку воды на стеклах можно было различить знак мира у него на спине, такой жечерный, как слова, которые теперь были частично закрыты желтой парусиной (еслиона еще висела там). Его буйные волосы промокли до степени покорности.

Стоук ни разу не оглянулся на свое граффити“ПРЕЗИДЕНТ-УБИЙЦА”, а просто нырял на костылях к Променаду Беннета. Никогда ещеон не двигался так быстро, не замечая ни хлещущего дождя, ни сгущающегосятумана, ни месива под его костылями. Хотел ли он упасть? Бросал ли вызовдерьмовой снежной жиже, доказывая, что ей его не свалить? Не знаю. Вполневозможно, что он так погрузился в свои мысли, что не замечал ни как быстро ондвижется, ни гнусную погоду. Так или иначе, в подобном темпе он не мог уйтидалеко.

Ронни захихикал, и этот звук разбежался во все стороны,будто искра по сухому труту. Я не хотел присоединяться к ре-готу, но ничего несмог с собой поделать. Да и Скип, как я заметил. Отчасти потому, что смехзаразителен, но с другой стороны, зрелище действительно было смешным. Я знаю,как жесток был этот смех. Да, знаю. Но я зашел слишком далеко, чтобы прятатьправду о том дне.., и об ЭТОМ дне, почти полжизни спустя. Потому что оно всееще кажется мне смешным, и я все еще улыбаюсь, когда вспоминаю, как он тогдавыглядел. Отчаянно дергающаяся заводная игрушка в старой шинели, устремляющаясявперед под проливным дождем на костылях, разбрызгивающих воду. Мы знали, чтопроизойдет, просто знали. В том-то и заключалось смешное: сколько он все-такисумеет пройти до неизбежного финала.

Ленни гоготал, прижимая ладонь к лицу, глядя сквозьрастопыренные пальцы, а из глаз у него текли слезы. Хью Бреннен держался задовольно объемистый живот и ревел, как осел, увязший в грязи. Марк Сент-Пьербессильно завывал и твердил, что сейчас обмочится — перепил колы и сейчаспустит струю в свои дерьмовые джинсы. Я так хохотал, что не удержал в рукекарты; нервы моей правой руки парализовало, пальцы разжались, и заключительныевыигрышные взятки рассыпались по моим коленям. В голове у меня стучало, носсовсем заложило.

Стоук добрался до конца ложбины, где начинался Променад. Тамон остановился и по какой-то причине прокрутил почти полный оборот, словнобалансируя на одном костыле. Другой костыль он держал на весу, будто автомат,будто в воображении осыпал градом пуль весь студгородок: “Убивай конговцев!Круши старост! На штык ублюдков из высших классов!"

— Иииии.., олимпийские судьи все дают ему.., десять очков! —провозгласил Тони ДеЛукка безупречным тоном спортивного комментатора. Этооказалось последней соломинкой, и гостиная тотчас превратилась в бедлам. Во всестороны взвихрились карты. Опрокидывались пепельницы, и одна из стеклянных(среди них преобладали небольшие алюминиевые) разлетелась вдребезги. Кто-тосвалился со стула и принялся кататься по полу, дрыгая ногами. Черт, мы хохоталии просто не могли остановиться.

— Ну вот! — завывал Марк. — Я обмочил мои ливайсы! Ничего немог поделать!

Позади него Ник Праути на коленях полз к окну, по егогорящему лицу текли слезы, и он протягивал руки в безмолвном жесте человека,который пытается выговорить “прекратите, прекратите, пока в мозгу у меня нелопнул хренов сосуд и я не рухнул тут прямо”.

Скип вскочил, опрокинув свой стул. И я вскочил. Сотрясаяхохотом наши мозги, мы уцепились друг за друга и в обнимку доплелись до окна.Внизу, не зная, что на него, потешаясь, смотрят десятка два ополоумевшихкарточных игроков, Стоук Джонс все еще, всякому вероятию вопреки, оставался наногах.

— Давай, Рви-Рви! — завел Ронни.

— Давай, Рви-Рви, — присоединился к нему Ник. Он добрался доокна и прижимался лбом к стеклу, все еще смеясь.

— Давай, Рви-Рви!

— Давай, детка!

— Давай!

— Наддай, Рви-Рви! Гони своих ездовых собачек!

— Работай костылями, малыш!

— Давай, хренов Рви-Рви!

Будто шли заключительные минуты футбольного матча при равномсчете, только все вопили: “Давай, Рви-Рви!”, а не “Отдай мяч!” или “Блокируйего!”. Я не вопил, и Скип, по-моему, тоже, но мы смеялись, мы смеялись так жебезудержно, как все остальные.

Внезапно мне вспомнился вечер, когда мы с Кэрол сидели наящиках из-под молока за Холиоуком, тот вечер, когда она показала мне свое фотос друзьями ее детства.., а потом рассказала, что сделали с ней другие ребята.Что они сделали бейсбольной битой. “Начали они, я думаю, в шутку”, — сказалаКэрол. И они смеялись? Уж наверное. Потому что так всегда бывает, когда валяешьдурака, веселишься — ты смеешься.

Стоук еще секунду постоял, где стоял, повиснув на костылях,опустив голову.., а затем атаковал склон холма, будто военно-морская пехота,высаживающаяся в Тараве. Он рванул вверх по Променаду Беннета, разбрызгиваяводу бешеными взмахами костылей. Ощущение было такое, что смотришь навзбесившуюся утку.