— Мальчишкой я всегда воображал себя героем, — сказал Скип.

— Черт, и я тоже. Какой мальчишка воображал себя в толпелинчевателей?

Скип посмотрел на свои промокшие ботинки, потом на меня.

— Можно я буду заниматься с тобой пару недель?

— Сколько захочешь.

— Ты правда не против?

— Какого хрена я должен быть против? — Я говорил ворчливо,потому что не хотел, чтобы он понял, какое облегчение я испытал, какая меняохватила радость. Потому что это могло сработать. Помолчав, я сказал:

— А это.., ну, то.., по-твоему, у нас получится?

— Не знаю. Может быть.

Мы почти дошли до северной двери, и я кивнул на смываемыебуквы перед тем, как мы вошли.

— Может, декан Гарретсен и этот тип, Эберсоул, оставят делобез последствий? Краска Стоука ведь не успела засохнуть. К утру все смоет.

Скип покачал головой:

— Не оставят.

— Но почему? Отчего ты так уверен?

— Потому что Душка им не позволит. И, конечно, он оказалсяправ.

Впервые за много недель гостиная третьего этажа пустовала —пока промокшие картежники сушились и переодевались. Многие из них учли кое-чтоиз того, что Скип Кирк говорил в приемной амбулатории. Однако когда Нат, Скип ия вернулись после ужина, в гостиной снова кипела жизнь — заняты были тристолика.

— Эй, Рили, — сказал Ронни, — Туиллер говорит, что ему надок завтрему позаниматься. Если сядешь на его место, я поучу тебя играть.

— Не сегодня, — сказал я. — Мне тоже надо заниматься.

— А как же! — сказал Рэнди Эколлс. — Искусством насилия надсобой.

— Верно, деточка. Еще пара недель прилежных занятий, и янаучусь менять руки плавно, вот как ты. Я пошел дальше, но тут Ронни сказал:

— Я ж тебя накрыл, Рили.

Я обернулся. Ронни развалился на стуле, улыбаясь этой своеймерзкой улыбочкой. Там под дождем в течение нескольких минут я видел другогоРонни, но тот мальчик снова исчез.

— Нет, — сказал я. — Ничего подобного. У меня все было намази.

— Никто не сшибает луну в партии без сброса, — сказал Ронни,еще больше откидываясь на спинку. Он почесал щеку, содрав головки у парыпрыщей. Из них засочился желтоватый крем. — Во всяком случае, за моим столом. Ятебя поймал на трефах.

— У тебя треф не было, если только ты не сжулил на первойвзятке. Шприц Ленни ты взял тузом. А в червях у меня была вся королевскаяфамилия.

Улыбка Ронни на мгновение поблекла, затем снова расцвела. Онуказал рукой на пол, с которого все карты были подобраны (окурки остались,перевернутые пепельницы остались — почти все мы росли в семьях, где это быламамина работа).

— Все старшие черви, так? Жаль-жаль, что проверить никакнельзя.

— Да, жаль. — Я снова пошел к двери.

— Ты отстанешь в турнирных очках! — крикнул он мне вслед. —Знаешь это?

— Можешь забрать их себе, Ронни. Мне они больше не нужны.

Больше в университете я в “черви” не играл. Много лет спустяя научил этой игре моих детей, и они ее сразу освоили. Каждый август в летнемкоттедже мы устраивали турниры. Турнирных очков у нас не было, но имелся приз —чаша любви. Один раз ее выиграл я и поставил на письменный стол, чтобыпостоянно видеть ее. В наших чемпионатах я дважды сшиб луну, но не в партии безсброса. Как мой старый университетский дружок Ронни Мейлфант сказал однажды:никто не сшибает луну в партии без сброса. С тем же успехом вы можетенадеяться, что Атлантида поднимется из океана, помахивая пальмами.

В тот вечер в восемь часов Скип Кирк сидел за моим столом,погрузившись в учебник по антропологии. Обе пятерни он запустил в волосы, будтоу него раскалывалась голова. Нат за своим столом писал работу по ботанике. Ярастянулся на кровати, корпя над моей старой подружкой геологией. Напроигрывателе кружила пластинка, и Боб Дилан пел: “Веселей хохотушки не зналадолина, чем прабабушка мистера Клина”. В дверь дважды резко постучали:“бам-бам”.

— Собрание этажа! — крикнул Душка. — Собрание этажа вклубном зале в девять! Присутствие обязательно!

— О черт! — сказал я. — Сожжем секретные документы и съедимрацию.

Нат выключил Дилана, и мы услышали, как Душка идет покоридору, выстукивая “бам-бам!” на каждой двери и вопя про собрание в клубномзале. Скорее всего большинство комнат были пусты, но значения это не имело: ихобитателей он найдет в гостиной за травлей Стервы.

Скип посмотрел на меня.

— Я же говорил, — сказал он.

Все общежития в нашем городке строились одновременно, и вкаждом, помимо гостиных в середине этажа, имелось большое клубное помещение вполуподвале, включавшее альков с телевизором, где зрители в основном собиралисьпо субботам и воскресеньям на спортивные программы, а в будние дни на мыльнуюоперу с вампирами под названием “Темные тени”; затем буфетный угол сполудюжиной автоматов; стол для пинг-понга и порядочное число шахмат и шашек. Атакже место для собраний с трибуной и несколькими рядами деревянных откидныхстульев. У нас там было собрание этажа в начале учебного года, на котором Душкаобъяснял правила общежития и подчеркивал жуткие последствиянеудовлетворительных комнатных проверок. Не могу не упомянуть, что проверкикомнат были главным в жизни Душки. То есть наравне с РОТС.

Он стоял за маленькой деревянной трибуной, на которуюположил тонкую папку. Думаю, с его заметками. Он все еще был в мокрой и грязнойформе РОТС и выглядел усталым после целого дня разгребания снега и посыпанияпеском, и еще он выглядел возбужденным… “включенным”, как мы называли это годадва спустя.

На первом собрании этажа Душка был один, но на этот раз унего имелось подкрепление. У зеленой блочной стены, сложив руки на чинносдвинутых коленях, сидел Свен Гарретсен, мужской декан. На протяжении всегособрания он не сказал почти ни слова и хранил вид благожелательности, дажекогда атмосфера накалилась. Рядом с Душкой стоял в черном пальто поверхтемно-серого костюма Эберсоул, заместитель ректора по дисциплине, и у него видбыл самый деловой.

После того как мы расселись, а те из нас, кто курил, закурили,Душка сначала посмотрел через плечо на Гарретсена, потом на Эберсоула. Эберсоулчуть-чуть ему улыбнулся.