— Хренов Рви-Рви, — пропыхтел он, все еще хихикая, но вид унего был ошарашенный. — Ну ты даешь, бля, ну и даешь!

— Да не стой столбом, дубина! — крикнул Скип. — Помоги нам!

Ронни еще помедлил, не злясь, а просто решая, как будетлучше всего, потом оглянулся проверить, кто еще пришел. Он поскользнулся, иТони ДеЛукка, который тоже еще похихикивал, ухватил его и удержал на ногах. Онистолпились на затопленном Променаде, все мои карточные приятели из гостинойтретьего этажа, и почти все по-прежнему не могли удержаться от смеха. Они былипохожи.., не знаю на что. Я так, наверное, и не узнал бы, если бы нерождественский подарок Кэрол., но, конечно, это было потом.

— Тони, ты, — сказал Ронни, — Брад, Ленни, Барри берем егоза ноги.

— А я, Ронни? — спросил Ник. — А что я?

— Чтобы его поднимать, ты мелковат, — сказал Ронни, — но,может, он прочухается, если его пососут.

Ник попятился. Ронни, Тони, Брад и Барри Маржо проскользнулислева и справа от нас. Ронни и Тони подсунули руки под икры Стоука.

— Ох, черт! — взвизгнул Тони с омерзением и все еще почтисмеясь. — Это надо же! Ноги, как у пугала!

— Ноги, как у пугала! Ноги, как у пугала! — злобнопередразнил его Ронни. — Поднимай, мудак, итальяшка трахнутый, нимрод! Это тебене выставка искусства. Ленни и Барри, подхватите его под обездоленную жопувместе с ними. И сбросьте…

— ..когда другие ребята его поднимут, — докончил Ленни. —Усек. И не обзывай моего paisan <Здесь: земляк (исп.).> итальяшкой.

— Уйдите, — выкашлянул Стоук. — Прекратите, убирайтесь..,неудачники хреновы… — Он снова задохнулся в пароксизме кашля. Жуткие рвотныезвуки. В свете фонаря его губы выглядели серыми и скользкими.

— Это кто же про неудачников вякает? — сказал Ронни. —Хренов полуутопший педик. — Он посмотрел на Скипа, из волнистых волос напрыщавое лицо стекала вода. — Командуй, Кирк.

— Раз.., два.., три… ВЗЯЛИ!

Мы выпрямились. Стоук Джонс появился из воды, как затонувшийкорабль, поднятый со дна. Мы зашатались под его тяжестью. Передо мной намгновение повисла его рука, а затем скрепленная с ней кисть описала дугу ибольно хлестнула меня по лицу. Бац! Я снова начал смеяться.

— Положите меня! Мудаки трахнутые, положите меня! Мыпошатывались, выделывали па в снежном месиве. С него стекала вода, с насстекала вода.

— Эколлс! — заорал Ронни. — Марчант! Бреннен! Чтоб вам, дапомогите, мудаки безмозглые, а?

Рэнди и Билли зашлепали к нам. И еще трое-четверо,привлеченные криками и всплесками (почти все любители “червей” с третьегоэтажа), ухватили Стоука. Мы неуклюже перевернули его — наверное, смахивая насамую фанатичную группу поддержки, по какой-то причине репетирующую подпроливным дождем. Стоук перестал вырываться. Он неподвижно лежал на нашихруках, его руки свисали справа и слева, ладони были повернуты вверх, точночашечки, подставленные под дождь. Все уменьшающиеся каскады низвергались из егонамокшей шинели и штанин. “Он взял меня на руки и отнес к себе домой, — сказалаКэрол, говоря о мальчике с ежиком коротких волос, мальчике, который был сепервой любовью. — Нес всю дорогу вверх по Броуд-стрит в один из самых жаркихдней года. Он нес меня на руках”. Я не мог выбросить ее голос из головы. Вкаком-то смысле так никогда и не смог.

— Общежитие? — спросил Ронни у Скипа. — Тащим его вобщежитие?

— Дьявол, не туда! — сказал Нат. — В амбулаторию.

Поскольку мы вытащили его из воды (а это была большаятрудность и уже преодоленная), то амбулатория была именно тем, что требовалось.Она помещалась в маленьком кирпичном здании сразу за Беннет-Холлом, и до неебыло триста — четыреста ярдов. Стоит нам выбраться с дорожки на асфальт проезда— и дальше идти будет нетрудно.

И мы отнесли его в амбулаторию — несли на высоте наших плеч,будто сраженного героя с поля брани. Кое-кто из нас еще испускал хихиканье илифыркал. В том числе и я. Один раз я перехватил взгляд Ната: он смотрел на менятак, будто я и презрения был недостоин, и я попытался подавить рвавшиеся наружузвуки. Несколько секунд я держался, а потом вспомнил, как он крутился на своемкостыле (“Олимпийские судьи все.., дают ему десять очков”), и начинал снова.

Пока мы несли Стоука вверх по склону к амбулатории, онзаговорил всего раз.

— Дайте мне умереть, — сказал он. — Хоть разок в глупых всемне-мне-мне жизнях сделайте что-то стоящее. Положите меня и дайте мне умереть.

Приемная была пуста. Телевизор в углу демонстрировал старыйэпизод “Золотого дна” неизвестно кому. В те дни они еще не умели толкомнастраивать цвет, и лицо папаши Картрайта было цвета свежего авокадо. Наверное,мы шумели, точно стадо бегемотов, выбирающихся на берег, и дежурная сестрасразу выбежала к нам. Следом за ней — санитарка (скорее всего студентка,отрабатывающая стипендию вроде меня) и щуплый тип в белом халате. На шее у неговисел стетоскоп, а из уголка рта торчала сигарета. В Атлантиде курили дажедоктора.

— Ну, что с ним? — спросил врач у Ронни, то ли потому, чтоРонни выглядел главным, то ли потому, что он стоял к нему ближе всех.

— Шлепнулся на Этапе Беннета, когда шел в Холиоук, — ответилРонни. — Чуть не утоп. — Помолчав, он добавил:

— Он безногий.

Словно в подтверждение этих слов Билли Марчант взмахнулкостылем Стоука. Видимо, никто не позаботился подобрать второй.

— Опусти эту штуку, ты что, бля, хочешь мне мозги вышибить?— сердито спросил Ник Праути, стремительно наклонившись.

— Какие еще мозги? — откликнулся Скип, и мы всерасхохотались так, что чуть не уронили Стоука.

— Отсоси у меня наискось, ослиная жопа, — сказал Ник, но они сам смеялся. Врач нахмурился.

— Несите его вон туда, а свои выражения приберегите длясвоих сборищ.

Стоук снова закашлялся, басисто, надрывно. Так и казалось,что изо рта у него посыпятся сгустки крови, таким тяжелым был этот кашель.

Мы извивающейся змеей пронесли Стоука через приемную, нопройти сквозь дверь смотровой в таком строю не могли.

— Дайте-ка мне, — сказал Скип.

— Ты его уронишь, — сказал Нат.

— Нет, — сказал Скип. — Не уроню; только погодите, чтобы яухватил покрепче.

Он встал рядом со Стоуком, потом кивнул мне справа и Роннислева.

— Опускаем! — сказал Ронни, и мы послушались. Скип крякнул,приняв на себя всю тяжесть Стоука, и я увидел, как вздулись жилы на его шее.Потом мы попятились, Скип внес Стоука в смотровую и положил на стол. Тонкийбумажный лист, прикрывавший кожаную поверхность, сразу промок. Скип отступил нашаг. Стоук пристально смотрел на него со стола, лицо у него было смертельнобледным, если не считать двух красных пятен на скулах — красными, как румяна,были эти пятна. Вода ручейками стекала с его волос.