Джеймс впоследствии решил, что его брат уж слишком старается договориться об операции с Россией. «По-моему, Россия может убираться к дьяволу, и мы с радостью без нее обойдемся, — писал он в 1834 г., когда распространились слухи еще об одном займе. — Ни при каких обстоятельствах ты лично не должен писать в Петербург, ибо тебе уже много раз отказывали. Не давай им еще одного случая поставить тебя в неловкое положение». «Ты думаешь, что мы всегда будем в дружеских отношениях с Россией?» — спрашивал он два года спустя. Сам он, очевидно, считал, что нет. Трудно найти лучшую иллюстрацию границам финансовой власти Ротшильдов.

Трудности возникали даже в тех странах, где жил один из партнеров. В Лондоне влияние Ротшильдов на финансовую политику было ослаблено после краха власти тори, начавшегося с эмансипации католиков и завершившегося отставкой Пиля после его недолгого пребывания на посту премьер-министра в 1834–1835 гг. Так, в декабре 1830 г. Натану не удалось произвести благоприятное впечатление на Олторпа, канцлера казначейства в правительстве Грея, хотя он и пытался войти к последнему в доверие. «В результате очень долгой и подробной беседы, — заметил Олторп, — я с удовлетворением решил, что он считает меня величайшим глупцом на свете; иначе он бы, наверное, не предполагал, что меня можно так грубо обмануть…» И как бы Натан ни сочувствовал правительству Грея, во внутренние круги его не допускали и важной политической информацией с ним не делились. Более того, отставка Грея в 1834 г. застигла его совершенно врасплох. Впрочем, закат политической власти Натана куда меньше был связан с тем, что «перед его носом захлопнули дверь» виги, чем с финансовой политикой Великобритании в 1830-е гг. как таковой. Дело в том, что в указанный период страна в основном не испытывала в нем нужды. Если не считать единственного исключения — займа в 15 млн ф. ст., размещенного в 1835 г. для компенсации рабовладельцам, — британское правительство в то время крупных займов не делало. Расходы постоянно снижались, а доходы, несмотря на продолжительные постепенные сокращения косвенного налога, были стабильными. По этой причине влияние Натана в Лондоне было куда меньше, чем влияние его брата Джеймса в Париже. Хотя Натан охотно выступал в роли канала для межправительственной переписки, на деле он оказался не в том положении, чтобы влиять на содержимое такой переписки. И то, что правительство вигов склонно было предотвратить войну из-за Бельгии, стало скорее везением, чем замыслом Ротшильдов.

Однако есть доказательства, что Джеймсу удалось воспользоваться финансовыми рычагами, чтобы воспрепятствовать агрессивной политике во Франции, хотя и силу его позиции не следует преувеличивать. После Июльской революции Парижский дом очутился в весьма уязвимом положении, так как был обременен большими количествами обесценивающихся трех- и пятипроцентных рентных бумаг, а также просроченными выплатами казначейству на сумму в 10 с лишним миллионов франков по четырехпроцентному займу Полиньяка. С другой стороны, новое французское правительство вынуждено было почти сразу же занимать деньги, выпустив значительные количества казначейских векселей. Джеймс отреагировал на случившееся весьма характерно: как он писал Натану в декабре 1830 г., «здесь можно делать большие дела», и он всячески стремился к тому, чтобы не остаться от них в стороне. Несмотря на то что он энергично критиковал внешнюю политику Лаффита, он ни в коем случае не уклонялся от дискуссий о финансировании государственного дефицита. Его доводы были прямолинейными. Как он объяснял братьям в марте 1831 г., «дела с текущим правительством, по-моему, принесут за собой рост рентных бумаг». Во всяком случае, «все деловые люди согласились разместить здешний заем, и я пойду с ними, потому что не хочу оставаться в стороне».

Трудность заключалась в том, что часть денег, которые необходимо было собрать, судя по всему, шла на военные расходы (что подтвердил «полковник из военного министерства, который состоит у меня на жалованье»). Более того, примерно в то же время Джеймс и Натан продали около 28 тысяч британских ружей и предлагали продать другое вооружение французскому правительству — примечательный вид «страхования», учитывая их откровенный пацифизм. Не было никакой реальной гарантии, что вооружения нужны Франции в чисто оборонительных целях, если не считать того, что более высокие расходы на войну не получили бы финансирования. Джеймс возлагал большие надежды на мысль о том, что «развязывание войны будет очень опасно [для французского правительства]», и добавлял: «Уверяю тебя, им придется брать один заем за другим, чтобы выплачивать проценты». Когда в феврале 1831 г. Себастьяни заговорил о том, что Франция отказывается подчиняться «ненужным приказам», Джеймс был настроен скептически: «Главное, у них в запасе нет средств. С чем они развяжут войну? Следовательно, я убежден, что войны у нас не будет, что бы ни говорили другие».

Зная это, легче объяснить, почему Джеймс поддержал Перье, ибо последний как будто признавал финансовые ограничения, которые сковывают политику Франции:

«Перье сказал мне: „Если мы выберем войну, мы не в состоянии будем расплатиться по долгам; поэтому я не готов входить в состав министерства только для того, чтобы наблюдать за тем, как на следующий день казначейство объявит о банкротстве…“ Короче говоря, он не войдет в состав министерства, не будучи вначале уверенным в том, что мы способны поддерживать мир… Если Перье не войдет в состав правительства, боюсь, что здешнее казначейство окажется на грани банкротства, потому что им придется разместить заем под 5 %».

Поэтому разумно было оказать Перье не только моральную, но и финансовую поддержку, не в последнюю очередь потому, что сочетание мира и грамотно размещенного займа привело бы к росту рентных бумаг: «Я поговорю с Перье и, возможно, продам заем на комиссионных условиях. Казначейство нуждается в средствах… Мы должны помочь правительству, обеспечив средства, и добиться того, чтобы банки приняли в этом участие, так как в моих интересах обеспечить этих людей средствами, чтобы… я мог выйти из всего этого… По-моему, Перье резко повысит ценность твоих акций… Хочу тебе сказать, что, наверное, с Перье можно иметь дело».

Однако факт оставался фактом: Джеймс никак не мог помешать тому, чтобы деньги, собранные таким образом, не шли на войну. Ему просто недоставало рыночной власти, чтобы настаивать на условии, предложенном Натаном, «чтобы в случае войны выплаты, которые еще не были сделаны… не навязывали в принудительном порядке». Самое большее, что он мог сделать, была надежда, что Перье не поведет себя «слишком воинственно [из-за австрийской интервенции в Болонье], так как мы, конечно, должны помнить, что люди хотят разместить заем». Есть некоторые косвенные доказательства, что такие финансовые соображения склонили французское правительство избежать войны с Австрией из-за Папской области. Ожидания рынка, что благодаря займу финансовое положение стабилизируется, шли вразрез с пессимизмом, связанным с угрозой войны. Более того, то, что французский министр финансов Луи использовал непрочный апрельский союз для требования более выгодных условий займа, было расценено Джеймсом как признак мирных намерений правительства. И наоборот, то, что такие послы потенциально враждебных государств, как Вертер (Пруссия) и Поццо (Россия), были лично заинтересованы в приобретении крупных пакетов облигаций, Лайонел расценивал как доказательство сохранения мира. Тем не менее весной 1831 г. Джеймс ощущал свое бессилие. «Я ни над чем не властен, — признавался он Натану. — Теперь не то что в старые времена. Раньше мы бы взялись за такой заем… сами».