На самом деле заем 1831 г. не был достаточно большим, чтобы решить финансовые проблемы правительства. Джеймс понимал это с самого начала. Более того, параллельная попытка казначейства разместить «национальный заем», устроив общественную подписку, провалилась: было продано облигаций всего на 25 из возможных 80 миллионов франков, поэтому оставшиеся облигации пришлось продать консорциуму банков. Конечно, более радикальное правительство, чем правительство Перье, могло последовать примеру 1790-х гг., поддерживая более агрессивную внешнюю политику посредством печатного станка. Но до тех пор, пока в должности находился Перье, преобладал финансовый реализм. В августе, когда бельгийский кризис ослаб, Джеймса склоняли к новому займу на 100 млн франков, чтобы консолидировать текущую задолженность. Через два месяца их с Лайонелом успокоили слова Перье, что он «сделает то, что не мог бы сделать Виллель: выпустит пятипроцентные облигации по номиналу, а затем снизит цену» — недвусмысленный сигнал неизбежного сокращения расходов. Им также понравилось решение поддерживать амортизационный фонд. В 1832 г. Джеймс заново утвердился на французском финансовом рынке. В мае консорциум, возглавляемый Ротшильдами, успешно гарантировал заем, взятый муниципальными властями Парижа, в размере 40 млн франков. Такой шаг проложил путь еще для одного государственного займа в размере 150 млн франков, снова проведенного консорциумом. Характерно, что Джеймс настаивал на том, чтобы отложить эмиссию до того, как Голландия откажется от притязаний на Бельгию. К тому времени никто уже не верил, что Франция сможет развязать односторонние военные действия, без недвусмысленного согласия Англии. В начале 1833 г., когда к Джеймсу обратились с предложением организовать еще один заем, страхи в связи с возможной французской агрессией улеглись. Это подтвердилось в феврале, когда трехпроцентные рентные бумаги недолго котировались по 80. Более того, правительство предпочло сократить армию и тем самым защитить бюджет, предпочитая больше занимать; вскоре пошли разговоры еще об одной возможной реструктуризации; она нужна была, чтобы сократить стоимость обслуживания текущего долга. Спустя четыре года этот вопрос по-прежнему находился в стадии обсуждения.

Короче говоря, французское правительство действительно было ограничено с финансовой точки зрения, однако ограничение было связано не с одними Ротшильдами, а со всеми крупными парижскими банками. Самое же главное — в 1830-е гг. Ротшильды не обладали монополией в области государственных финансов Франции, поскольку займы того периода организовывали группы банков, а казначейские векселя распределялись еще шире. Таким образом, многие визиты, которые Джеймс наносил Перье и другим министрам, были связаны не столько с финансовыми рычагами влияния, сколько с получением важных финансовых новостей. Что типично, в январе 1832 г. Джеймс говорил о том, что он «пойдет с Соломоном навестить Перье, чтобы узнать, есть ли у того новости, и сформулировать мои будущие действия на основании любой информации, какой он может меня снабдить, поскольку сейчас у нас на руках крупный пакет рентных бумаг и потому должны действовать с большой осторожностью».

Можно предположить: если бы в 1830-е гг. Пруссия, Россия и Франция в самом деле решили воевать из-за Бельгии или Польши, Ротшильды были бы бессильны предотвратить такую войну. Однако нельзя игнорировать и ведущую роль, какую к тому времени играла Австрия Меттерниха в Центральной и Восточной Европе: без участия и, более того, без руководства Австрии трудно представить консервативный крестовый поход против расползания революции. Последнее подводит нас к положению Соломона в Вене — иногда ему приписывают решающую роль в предотвращении войны после июля 1830 г.

Уже в ноябре 1830 г. Соломон признавался Генцу, что после тяжелых потерь, понесенных им и его братьями, ни о каком финансировании войны и речи быть не может. И позже, когда Меттерних отправил австрийские войска в Болонью, Джеймс поддержал угрозу Перье вмешаться исключительно финансовым доводом, очевидно предназначенным для официальных лиц. Он поинтересовался, «как Австрия [в случае войны] сумеет выплатить проценты [по своему долгу]? Лучше не рисковать всем своим капиталом». Однако и Соломон, как Джеймс в Париже, не занимал позиции монополиста. Весной 1830 г., когда австрийское правительство выпустило на 30 млн гульденов четырехпроцентных государственных облигаций-«металликов», он просто входил в консорциум, состоявший из четырех банков-эмитентов. Наряду с Соломоном в консорциум входили такие банкирские дома, как «Арнштайн и Эскелес», «Сина» и «Геймюллер». Кроме того, Соломону не удалось одержать верх над франкфуртским банком Бетмана в борьбе за контроль над запланированной реструктуризацией старых пятипроцентных облигаций. После революции ему так же, как и его брату, невыносима была мысль о том, что государственный заем отдадут конкурентам. В марте 1831 г., когда Меттерних попросил выпустить пятипроцентных «металликов» на 36 млн гульденов, чтобы финансировать интервенцию в Италию, Соломон вошел в долю еще с тремя венскими банками. Предполагается, что в договор включили условие: в случае войны заем должен быть возмещен в течение трех месяцев. Однако Соломон не сделал ничего, чтобы помешать Меттерниху тайно занять 20 млн франков, которые были депонированы во франкфуртском банке после Парижского мирного договора 1815 г. на имя Германского союза[101]. Он немногого достиг и в начале 1832 г. завуалированной угрозой прекратить финансовую поддержку, если Меттерних не ратифицирует 24 статьи соглашения, определяющего независимость Бельгии: «Вашей светлости известно, что мы подписались на четверть последнего займа в 50 миллионов и также приобретаем ценные бумаги на бирже, чтобы удерживать цену на „металлики“, что мы проводим другие важные финансовые операции и, кроме того, ведем переговоры о новых займах. Поскольку на них сильно влияет ход политических событий и поскольку я хотел бы видеть брата счастливым и свободным от тревог, покорнейше прошу вашу светлость позволить моему управляющему… справиться о вашем мнении о нынешнем положении и о том, признает ли Бельгию правительство Австрии и позволит ли ратифицировать соглашение».

Меттерних поспешил заверить Соломона, «что, поскольку ему прекрасно известны и общее отношение, и воля русского царя, он высказывается за то, что их намерения, без единого исключения, столь же миролюбивы, как и намерения австрийского императора».

Однако заверения ничего не стоили; Австрия не ратифицировала соглашение еще три месяца.

Откровеннее всего Соломон воспользовался финансовым рычагом влияния в июне 1832 г., пока он находился в Париже. «Я не могу равнодушно относиться к тому, — писал он с нехарактерной для себя прямотой в послании, которое поручил передать Меттерниху и Коловрату, — чтобы Австрия, боже упаси, выпустила еще один заем в „металликах“ в течение 1832 года…»

«Вам известно, что общая сумма наших активов в „металликах“ во Франкфурте, Париже, Лондоне и Вене — то есть активов четырех банков, которые на самом деле составляют один банк, — составляет несколько миллионов. Нельзя скакать на двух лошадях сразу; если наша фирма вынуждена будет продавать… какую сумму рассчитываете вы получить? Мы будем вынуждены реализовать наши „металлики“, хотим мы того или нет. Что скажут капиталисты и коммерсанты всего мира на выпуск двух „металлических“ займов в один год, когда платежи по первому займу не должны пройти до декабря? Такие действия вызовут резкое падение „металликов“. Правительство не сможет получать дальнейшие займы по низкой процентной ставке, австрийские финансы получат тяжелый удар, и правительство не достигнет своей цели… Более того, что скажет общественность, узнав о новом займе? „Будет война — непременно будет война, раз Австрия выпускает еще один заем“. Даже если бы мы не были вынуждены продавать, а мы вынуждены будем продавать, цены резко упадут, и кредит Австрии будет серьезно поколеблен… Я убежден, что именно так и будет, если распространятся хотя бы отдаленные намеки на то, что в этом году будет выпущен еще один заем».