Было очень тепло. Можно сказать, даже жарко.

Изрядно проголодавшийся, я вернулся в особняк лишь к вечеру, когда солнце уже садилось за лес, и обнаружил, что праздничный обед для гостей по случаю презентации нового суперпривилегированного закрытого Пансиона весьма затянулся, а вернее, перешел непосредственно в праздничный ужин. Детей уже увели в игровые комнаты, там с ними занимались опытные преподаватели и воспитатели — учили, всячески развлекали, и, конечно, самым внимательным образом за ними присматривали.

Я уселся за стол и основательно поел и пил. Майя с дядей Володей находились тут же в столовой, беседовали с гостями. Я чувствовал себя едва ли не обманутым. Обиженным и брошенным. Несчастным и дураком. И старался не смотреть в их сторону. Вид у меня был, должно быть, до неприличия мрачный и нахохлившийся, но этого, как будто, никто не замечал. Наташа и Мама были заняты беседой и не обращали на меня никакого внимания, а потом и вовсе ушли. Через несколько минут я увидел в окно, что они под руку прогуливаются по саду. Потом я увидел, как Мама подозвала Веню, и они стали прогуливаться втроем. Я вспомнил, как Мама призывала меня «не сомневаться» в Майе. Потом женщины пошли в беседку, а Веня ушел на кухню, но довольно скоро вернулся, неся на вытянутых руках дымящийся серебряный самовар. Женщины принялись чаевничать. Веня элегантно прислуживал и, судя по всему, даже принимал самое живое участие в разговоре.

Несколько раз передо мной возникали физиономии, знакомые по встречам в России. Со мной заговаривали, но я или вовсе не отвечал на глупые вопросы, или что — то цедил сквозь зубы, и вопрошающие быстро отваливали в большом недоумении. Они ведь привыкли к моей вежливой улыбочке. Единственный раз я улыбнулся (да и то чисто машинально), когда встретился взглядом с девушкой Альгой, которая сидела на другом конце стола в окружении Папы, Феди Голенищева, Петрушки и прочих. Она улыбнулась мне первая — хорошо так, приветливо и светло. По — братски. Я даже удивился… Странно было сейчас смотреть на нее после того, что я о ней успел понаслушаться.

Через некоторое время «веселая парочка» — Майя и дядя Володя — удалились из за стола. Якобы отправились укладывать детей спать, чтобы затем, как это было заведено распорядком, собрать преподавателей и воспитателей на вечернее совещание обсудить итоги дня, но я даже не двинулся с места.

Господи Боже ты мой, у меня это просто в голове не укладывалось!.. Однако очевидность происходящего не оставляла места для иных толкований. Я чувствовал, что… Впрочем, совершенно неважно, что я чувствовал!

Гости продолжали рассуждать на педагогические темы, словно были в этом вопросе большими специалистами. Все разговоры сводились к одному: взрослые хотели контролировать каждый шаг своих детей. Я плюнул и отправился спать. Раздевшись, я подошел в темноте к открытому окну и стал смотреть в том направлении, где перпендикулярно горизонту за черными лесами поднималось живое сияние — далекие призрачные отблески Москвы. Сколько глупостей я был готов совершить — да и совершил — ради этого призрачного сияния! Вздохнув полной грудью вечернего весеннего воздуха, я улегся в постель и всю ночь проспал как убитый.

Проснулся я чрезвычайно рано, с рассветом. Мне не терпелось действовать. Как? Для чего? И я едва не совершил еще одну невероятную глупость — чуть было не отправился будить Майю, чтобы немедленно с ней объясниться. Меня переполняла энергия. Интересно, каких объяснений я мог от нее, от Маминой и Папиной дочки, потребовать, чего добиваться?! Меня остановило лишь то, что я сообразил: в ее комнате, пожалуй, могла ночевать изумрудноглазая подруга Альга… Однако у меня тут же появилось другое, не менее глупое намерение.

Я решил, что, если не с Майей, то пойду и объяснюсь с дядей Володей. Время для этого самое подходящее. Чуть позже начнется всеобщее пробуждение, опять заварится всегдашняя суета с детьми, с гостями.

Я немедля вышел в сад. Утренняя прохлада обжигала, еще больше распаляла меня. Вокруг не то чтобы голубел туман, но холодный воздух у земли казался не вполне прозрачным. Солнце едва показалось, и, несмотря на утреннюю дымку, его белые пронзительные лучи, бьющие сквозь ветки деревьев, резали глаза. Мне подумалось, что вот, очень хорошо, сейчас я поговорю с дядей Володей начистоту. Я решительно зашагал в глубину сада к маленькому флигелю, в котором нашего домашнего педагога поселили еще в давние времена.

Крошечный, но аккуратный, вроде финского домика, стоял среди старых, оставшихся еще от прошлых хозяев яблонь Одна комната да еще верандочка. Кстати, про дяди Володину комнату. По словам наших ребятишек, это была какая то особенная комната, с каким то секретом. С чего они это взяли — неизвестно. Впрочем, дядя Володя был у нас большой чудак (к чему мы все привыкли), любил подпустить тумана и действительно никогда никого к себе во флигелек не приглашал. Чем он там занимался, Бог его знает. Скорее всего, обдумывал свои «идеи» и, может быть, даже кропал какие то труды. Когда у него было время, он мог по целой неделе сидеть запершись у себя в домике и очень не любил, когда ему мешали. Он сам поощрял детские фантазии, интригуя детей намеками, что, мол, кое какое своего рода волшебство и магия во флигеле действительно водится. По моему, ему просто нравилась атмосфера таинственности и всякое такое. Даже в самых обыденных мелочах. Потому то он и ладил с детьми, что умел их заинтриговывать любой безделицей.

Я постучал согнутым пальцем в запотевшее от утреннего холодка оконное стекло: по видимому, внутри работал калорифер. Зановесочка сразу чуть чуть приоткрылась, и показалась блондинистая голова дяди Володи с растрепанными жидкими волосами. Я улыбнулся. Дядя Володя хлопнул глазами, но потом приветливо закивал: «Сейчас, сейчас…» Он впустил меня на веранду и усадил на старый плетеный диванчик.

— Ты один, Володенька? — сходу брякнул я.

Он как будто удивился моему вопросу, но потом энергично кивнул: один.

Я невольно принялся принюхиваться, прислушиваться, шарить вокруг глазами, будто хотел обнаружить какие то вещи, улики, признаки того, что она, Майя, бывала во флигеле, а может быть, и сейчас тут, где то рядом. Конечно, она вполне могла быть здесь!

Ничего указывающего на ее присутствие я, однако, не нашел, но меня огорошило уже само предположение, сама эта возможность. Это казалось мне более чем вероятным, и я все посматривал в сторону загадочной комнаты.

Тут мой взгляд упал на очень странный предмет — громадного размера очки на подоконнике за плетеным диванчиком, на котором устроил меня дядя Володя. Удивительные очки были чуть не в два раза больше обычных.

— Это какая же должна быть голова! — заторможенно соображая, пробормотал я. — Уж не поселился ли у тебя во флигеле снежный человек, Володенька? Один из тех бессмертных, о которых ты рассказывал ребятишкам, а?

Дядя Володя смутился, но быстро оправился от смущения и загадочно улыбнулся. Это было очень подозрительно. Он взял очки и, ребячась, приложил их к лицу. Голубые глаза в толстых линзах сделались огромными, и совсем уж не от мира сего. Словом, вид у нашего педагога получился довольно глупый. Словно маленький примерял на себя взрослые очки.