Не добежав до крепостной стены, некоторые из янычар, сраженные оружейными пулями, упали лицом в колючий вулканический песок, а другие с еще большей яростью, перепрыгивая через тела убитых, устремились в проломы. Презрев смерть и выкрикивая проклятия, янычары упрямо двигались на форт, как будто вместо ятаганов сжимали в руках заверения Аллаха о бессмертии.

Вот пал еще один, будто споткнувшись, за ним — другой, совсем рядом. Но уж эти-то точно в раю, — погибли с оружием в руках, в сражении с неверными!

С борта судна было хорошо видно, как корпус янычар, разделившись на четыре отряда, с разных сторон проникал в город, подминая под себя гарнизон форта. В глубине крепости раздавался лязг железа, яростные крики сражающихся, стоны раненых. Все это перекрывала беспорядочная стрельба.

Это уже агония.

Зевнув, паша направился в свою каюту.

В крепости, сопровождаемый многочисленными визирями, Хабибулла появился только во второй половине дня, сразу после полуденной молитвы. Город представлял собой гнетущее зрелище: многие дома были разрушены, иные сожжены дотла, и от пепелищ исходил едкий зловонный смрад. Всюду валялись убитые, и стаи собак, задрав головы, нервно вдыхали знойный воздух, замешанный на пороховой гари и пролитой крови. Большинство улиц было завалено булыжником, и паша, пачкая парчовый халат, прошитый золотыми нитями, не слушая предупреждения слуг, продирался через многочисленные завалы.

Такова была его привычка.

Можно было въехать в крепость на белом боевом жеребце и с высоты смотреть на связанного губернатора, лежащего в пыли. Но Хабибулла предпочитал идти пешком.

Единственным местом в городе, свободным от завалов, оставалась небольшая площадь перед дворцом губернатора. Именно туда, в сопровождении визирей, направлялся паша. К его встрече все уже было готово. Женщины стояли в два ряда, все без исключения молодые (женщин старше двадцати двух лет Хабибулла не признавал, называя их перестарками), большей частью красивые.

Производить смотр девиц в покоренном городе было еще одной страстишкой престарелого паши. Об этом знали не только его слуги, но и недруги, а потому при приближении его воинства к городу вельможи старались отправить своих дочерей в безопасное место, не без основания полагая, что в случае неудачи их любимицы могут пополнить многочисленный гарем Хабибуллы.

Не было случая, чтобы паша отказался от установленного порядка. Во дворец он отбирал всегда самых красивых и молодых женщин, оставляя янычарам право второго выбора. Но ни один из воинов не посмел бы высказать обиду.

Плененных женщин паша увидел издалека. Выстроившись в два неровных ряда, они пугливо озирались на бородатых янычар. Первая из девушек оставила пашу равнодушным. Слегка приподняв ее подбородок, он повернул ее голову и обнаружил на щеках легкие щербинки. Наверняка в младенчестве девушка переболела оспой.

Хабибулла разочарованно поморщился и, уже отходя, увидел, как вспыхнули глаза у стоящего рядом янычара — воин имел на девушку большие виды. Обзаводиться семейством янычарам не разрешалось, разве что после окончания службы. Но, завоевав половину мира, они щедро наделяли женщин своей любовью, которые охотно рожали детей от грубоватых рыцарей Востока. Очевидно, нечто подобное произойдет и в этом случае. Неделю, пока корпус янычар будет стоять в городе, эта женщина сделается для него женой, любовницей и даже боевой подругой.

Следующая девушка выглядела необыкновенно свежей. Единственное, что ее портило, так это маленький рост. Паша ненадолго задержал на ней взгляд.

Опять не то!

Присматривая в свой гарем женщин, Хабибулла вел себя подобно опытному садовнику, отбиравшему в свой сад только самые лучшие цветы.

На следующих трех женщин, о чем-то испуганно разговаривающих между собой, он взглянул лишь мельком, отметив про себя, что им место не в гареме, а на базарной площади, чтобы нахваливать залежавшийся товар. Неожиданно внимание Хабибуллы привлекла девушка в грубом платье и с зелеными пронзительными глазами. Она стояла в конце строя, слегка наклонив голову. Изящный безукоризненный профиль с прямым небольшим носиком, правильный разрез глаз, алые губы, словно лепестки распустившейся розы. Во всем ее облике было нечто особенное, что отличало ее от других женщин. Порода, которую невозможно спрятать даже под грубой мешковиной. Даже голову она держала как-то по-особенному, не так, как большинство женщин. Вызывающе, что ли… Вроде бы и смирилась со своей участью, но вместе с тем в каждой клетке ее существа ощущался бунт, который невозможно было одолеть силой.

В сравнении с другими девушками, стоящими рядом, зеленоглазая пленница напоминала изящную красивую лебедь, случайно затесавшуюся в стаю гусынь. Вот сейчас они поднимут головы, вытянут шеи и заклюют гордячку плоскими клювами.

Паша Хабибулла приподнял подбородок девушки двумя пальцами.

— Кто ты? — спросил он.

Девушка протестующе дернула головой, и рука алжирского паши неловко повисла в воздухе. Красавица определенно была благородных кровей. Любая другая на ее месте предпочла бы гарем паши. Это лучше, чем сделаться игрушкой наслаждения в руках озлобленных янычар.

Девушка в полнейшем молчании выдержала суровый взгляд паши. В любом другом случае подобную твердость Хабибулла расценил бы как вызов, но сейчас он любовался цветом ее глаз — темно-зеленым, с мягким отливом, таким может быть только море. Это на первый взгляд вода в нем прозрачная, а загляни в него поглубже, и сумеешь убедиться в том, что бездонность имеет цвет.

— Ее зовут Вероника… Это дочь вице-губернатора, — подсказал стоявший рядом янычарский ага.

— Вот как, — в голосе паши не было удивления. К такому ответу он был готов. Хвала Аллаху, он доживает уже седьмой десяток лет и еще способен отделить зерно от плевел. — Почему же тогда на ней платье простолюдинки? — посмотрел паша на янычара.

Ахмеду, янычарскому аге, было немногим за пятьдесят. Даже для простого смертного это был немалый возраст, а для воина, прошагавшего в боях почти полмира, и вовсе преклонный. Как правило, до таких счастливых лет доживают лишь баловни судьбы, следовательно, янычарский ага был одним из них. Его лицо было иссечено глубокими длинными шрамами — жутковатая память о жестоких сражениях. Один шрам был особенно выразительным. Он начинался от левого глаза, проходил через всю щеку и терялся где-то на горле. Безымянный рубака не испортил хищной красоты янычарского аги, лишь добавил к его внешности дополнительной мужественности.

Всякий, кто смотрел в лицо аги, невольно проникался уважением к его боевым заслугам.

— Мы изловили ее в тот момент, когда она выбиралась из города… Вот в этом платье.

— Одна? Без слуг? — удивился паша.

Вице-губернатор допустил большую ошибку. Такую красоту следовало стеречь, как самое большое сокровище. Вот он и поплатился за собственную недальновидность.

— Девушку сопровождало две дюжины слуг, мой повелитель… Все они были храбрыми воинами, — не стал вдаваться в подробности вояка.