— А почему здесь? И каким образом?

— Сюда вела дорога. Местные зовут ее «старой», а здесь такие места, что бог знает насколько она стара. Часть пути мы прошли по ней. Тем не менее, чтобы доставить эту статую сюда, пришлось немало потрудиться; я бы, например, вез ее на муле или нес на носилках. Наверное, ее хотели возвратить на место, когда все образуется, или же, если бы положение не изменилось, соорудили бы высоко в горах крошечное тайное святилище. Ведь ее, в конце концов, можно было просто закопать, а ее установили, я прав? И с присущим грекам тяготением к театральности установили в конце темного туннеля, на сияющем свете, да еще обвесив украшениями… Вот скажи, Камилла, тебя поразило что-нибудь в пещере?

— Ты имеешь в виду, что она чем-то напоминает собор или храм?

Саймон кивнул:

— Огромные сводчатые пещеры со сталактитами и сталагмитами всегда производят такое впечатление. Жрецы, которые до фанатизма жаждали спасти статую, наверняка давным-давно знали о существовании этой пещеры. И не только о ней, а и об этом внутреннем святилище, полном света, — идеальной «блестящей цитадели» для божества… Теперь он здесь и стоит. Ты посмотри на этот виноград, Камилла, и на это дерево.

Я тупо уставилась на него.

— Виноград? Это дикий виноград, разве нет? А дерево, кажется, лавр?

— Лавровое дерево. Лавр Аполлона, — тихо подтвердил Саймон.

— Но, Саймон, прошло две тысячи лет…

— Деревья долго живут и, умирая, оставляют семена. Ну а виноград сильно разрастается. Эти растения были посажены, Камилла. Обрати внимание, Аполлон находится как раз под краем выступа, а виноград и это хилое деревце служат прикрытием. Не знаю, можно ли забраться на верх этого воздушного колодца и глянуть оттуда вниз, но вряд ли сверху что-нибудь увидишь… Да еще ручей. Священная пещера со священным ручьем, так разве не само собой разумеется, что жрец, пожелавший спасти Аполлона, поместил его именно здесь? Я даже не сомневаюсь, что входы и во внутреннюю, и во внешнюю пещеры были заблокированы специально.

— Ну да. Я это уже заметила. Та плита, которую сдвинул Димитриос, точно такая же, что перекрывала внутренний туннель.

— А потом, бог знает через сколько лет, землетрясение вновь распахнуло вход… для Ангелоса. И для Майкла.

— Майкл! — Я почти виновато посмотрела на него. О Майкле я совсем забыла. — Ну конечно. Письмо. «Блестящая цитадель». Ох, Саймон!

Чуть улыбнувшись, он тихо процитировал:

— «Передай императору, что блестящая цитадель разрушена до основания: у Аполлона нет ни укрытия, ни лавра-оракула, ни говорящего фонтана. Даже звучащий поток перестал струиться». Да, Майкл сказал, что Дельфийский оракул ошибался. Вот что означало его письмо.

Я ответила:

— Знаешь, я не говорила тебе, но я считала, что твой брат не стал бы писать такое письмо, если бы речь шла об оружии или даже золоте. Он бы просто использовал их по назначению.

— Я знаю. Я ведь тоже сомневался. Но такого я и представить себе не мог.

Голос его не изменился, но я внезапно поняла, что он сильно волнуется.

— О боже, — произнес Саймон, — да и кто бы мог представить себе такое?

Мы стояли рядом и смотрели на статую. Ничего красивее я в жизни не видела. На сверкающем бронзовом теле играли тени, глаза были устремлены куда-то вдаль, поверх наших голов — так глядят львы. Они были на редкость живыми, искусно выложенные эмалью и каким-то черным камнем, и темные зрачки от игры света и тени, казалось, мерцали и сверкали. Только еще у одной статуи есть такие глаза.

Саймон тихо отозвался на мои мысли:

— «Возничий».

Я спросила:

— Ты думаешь? Думаешь, его сотворила та же рука?

— Я ни черта в этом не смыслю, но при виде его именно это и приходит в голову.

— Майкл тоже так считал, — заметила я.

Он кивнул:

— И Найджел, если помнишь. Именно при упоминании о «Возничем» он вдруг решился что-то рассказать. Хотя, может, и потому, что разговор вообще шел о находках статуй, но нет. У меня возникло впечатление, что, едва речь зашла о «Возничем», он как-то напрягся.

— И не только глаза, — подхватила я, — но и в целом впечатление силы и грации… нечто неуловимое… нет, не то слово, оно слишком слабое… Эта статуя, она… грозная. Саймон, а может, это не просто один мастер, может, они — часть одной группы?.. Господи, ведь если существовало шесть тысяч статуй, то почему бы в святилище Аполлона не быть статуе Аполлона на колеснице? И почему бы эту колесницу не везти возничему, а этому самому богу не быть ее хозяином?

— Действительно, почему бы и нет? — согласился Саймон.

— Чему ты улыбаешься? Да, я волнуюсь. Неужели у меня не может родиться своя теория? Мне кажется…

— Я улыбаюсь не поэтому. Я-то считаю, что всякая теория хороша. Твоя, по крайней мере, великолепна и очень подходит. Нет, я улыбаюсь совсем по другому поводу. Димитриос.

— Ох! — Меня словно прямо с солнцепека затолкали в холодную воду. — Я совершенно о нем забыла.

— Я бы тоже хотел забыть… сейчас, — проговорил Саймон. Он не отводил глаз от статуи. — Но боюсь, прежде нам придется разобраться с этим дельцем, а потом уже думать о статуе.

— А что нам делать с ней? — глупо спросила я.

Он бросил на нее долгий взгляд, потом повернулся ко мне.

— Оставим здесь, в ее блестящей цитадели, и вернемся в царство теней, дорогая моя. Теперь нам известно, что именно нашел Майкл и за что он был убит. Эта глава закончилась, как я полагаю, смертью Ангелоса. Остается незаконченным наше дело. Найджел тоже нашел блестящую цитадель, и меня не покидает ощущение, что Димитриоса с Даниэль пускать сюда нельзя ни в коем случае.

Я с яростью воскликнула:

— Пусть только попробуют коснуться его! Я лягу поперек дороги!

— В таком случае пойдем обратно изображать сторожевых псов. Камилла…

— Что?

Он стоял и глядел на меня. И вновь этот настороженный взгляд, только в холодных глазах появилось какое-то иное выражение, отчего я принялась гадать, что за этим последует. Но он, запинаясь, сказал лишь:

— Не стоило брать тебя с собой.

Я промолчала в ответ. Он спросил:

— Боишься?

И я вновь промолчала. Отвела взгляд в сторону. Но почему-то совершенно не переживала, что он все понимает. Неожиданно он оказался совсем близко и, нежно взяв за подбородок, поднял мое лицо и заглянул мне в глаза:

— Ты же знаешь, почему я взял тебя с собой?

— Да.

— И я был прав.

— Да, я знаю.

— Ты слишком недооцениваешь себя, Камилла. Больше нельзя играть вторую скрипку. Договорились?