представители треста принялись поддакивать и утверждать, что с самого начала они были «за», что очень довольны таким оборотом дела. Все возражения Ляпунова прозвучали весьма неубедительно.

Валентина Григорьевна ахала, негодовала, замирала, радовалась — по мере того, как Александров сразу после совещания рассказывал ей по телефону о ходе схватки. И еще он добавил, что на той неделе поедет на место уточнить некоторые детали и выверить трассу в натуре. Это попросили сделать именно его, а Ляпунову министр сказал: «Вас посылать небезопасно. Вы со своим упрямством будете стараться не столько довести вариант Нестерова, сколько найти новые возражения. А дело не терпит отлагательств». Валентина Григорьевна мстительно заметила: «Так и надо».

Придя домой, шумно торжествовали Валя и Глеб, и Николка возле них прыгал и хлопал в ладоши, понимал бы он чего-нибудь.

Валя сказала:

— Ну вот, отлегло от души… А то у меня все время было такое чувство, словно мы в чем-то виноваты перед папой. Хотя, если вдуматься, — что бы мы могли сделать, если бы события приняли другой оборот?

— Это опять он сам, — коротко ответила Валентина Григорьевна.

А вечером попозднее она позвонила Сегизбаевым и снова наслаждалась уже его рассказом о том, как все это происходило. «Молодец, Юрий Константинович, — сказал Максут. — Он так все обосновал, что им деваться некуда. И дело тут не только в уважении к памяти Нестерова… То, что он предлагает, разумно и целесообразно». Он так и сказал — предлагает, будто ничего не случилось. А дальше похвалил: «И еще мои землеустроители и агрономы, дай им бог здоровья, поднажали». — «Это здорово придумали — пригласить их». — «Я же хитрый и коварный восточный человек», — смеялся он в ответ.

Уже ночью, когда все в квартире успокоилось, Валентина Григорьевна стояла в своей комнате у раскрытого окна. Черная листва четко выделялась на залитом холодной луной небе. В такие вечера, как этот, у них было бы полным-полно людей, и уже не за канцелярским, а за накрытым столом допоздна продолжалось бы утреннее совещание, всплывали бы новые и новые подробности, и кто-то похвалялся бы, как ловко и к месту вставил он совершенно необходимую реплику, а кто-то осаживал бы хвастуна.

Без Юрия Константиновича всего этого затевать не хотелось. Одно утешение, что вариант Нестерова — принят, что он победил и в свое отсутствие и через какое-то время в безводной степи проляжет новая река, по ее берегам встанут поселки. Так уже бывало в их жизни и еще будет, напоследок. Она бы с радостью поехала туда с Александровым. Но о поездке не приходится думать. Глеб на днях отправляется снимать. Вале предстоит командировка в Восточный Казахстан. И останутся вдвоем они — малый и старый.

Правда, Юрий Константинович очень не любил в ее устах этого слова — старость… А может быть, он и в самом деле не замечал, что ей уже не двадцать пять лет, и не тридцать, и не тридцать пять… И вот — нет больше человека, который бы знал все ее слабости, как свои собственные, и был готов прощать их. Она вспомнила вдруг, что у Грина многие рассказы кончались одинаково — они жили долго и счастливо и умерли в один день. Раньше она не понимала всей мудрости этой фразы?

А сейчас ей было странно, что уже не надо беспокоиться о судьбе варианта Нестерова, ждать телефонных звонков и самой звонить, узнавать, кто и что сказал о проекте и как подвигается дело… Но ничего. Вот Волкова в последнем письме говорила об издании книги Нестерова: многие его соображения, высказанные в статьях и докладах разных лет, не потеряли значения по сей день. Надо будет написать ей, сговориться о сроках присылки рукописи.

Валентина Григорьевна, стараясь ступать потише, через большую комнату вышла на балкон. Отсюда еще просматривались горы — самые их вершины с нахлобученными снеговыми шапками, которые начали подтаивать. Июнь выдался жарче обычного, и магистральный широкий арык был полон, черная вода мчалась мимо их дома, и там, где листва просвечивала, вода отражала неясные лунные блики.

Был уже третий час, должно быть. Изредка вспыхивали фарами безгласные машины — шум арыка заглушал их проезды. Внизу, на скамейке, которая постоянно давала приют поздним парам, тихо засмеялась невидимая в густой тени девушка.

Валентина Григорьевна постояла еще, опершись о перила, прислушиваясь к шуму бегущей воды.

— Иди и спи. Слышишь? — сказала она шепотом.

Это Юрий Константинович отправлял ее, когда засиживался за своим секретером, внося в очередной проект поправки, сочиняя какую-нибудь докладную записку или статью.

— Иду… — ответила она себе самой. И вернулась в их комнату.

1972

Примечания

1

Зиндан — тюрьма (узб.).

2

Жаман — плохой (казах.).

3

Джайляу — летние пастбища (казах.).

4

Говоря о том времени, Паустовский, как и некоторые другие авторы в дальнейшем, пользуется тогдашним названием казахов.

5

Кулекен — от имени Кульдур — форма обращения к старшему по возрасту человеку (прибавляется еке).

6

Кауга — мешок из сыромяти, который опускается в колодец (казах.).

7

Шубат — особым образом квашенное верблюжье молоко, хорошо утоляющее жажду (казах.).

8

Асеке — от имени Ауес; когда женщина после смерти мужа остается в казахской семье старшей, к ней обращаются с добавлением уважительного окончания еке, как к мужчине.

9

Молла — здесь в смысле ученый (казах.).

10

Жолдас — товарищ (казах.).

11

Нагаши — родня по материнской линии (казах.).

12

Келин — сноха (казах.). К жене сына не было принято обращаться по имени.

13

Атан — холощенный верблюд (казах.).

14

Женеше — тетушка.

15

Насвай — табачная жевательная смесь.

16

Жиен — племянник (казах.).

17

Азраил — ангел смерти у мусульман.

18

Мазар — захоронение.

19

Нә олуб — что произошло, что случилось (азерб.).

20

Куда идет третий номер трамвая? (азерб.)

21

АзИИ — в те годы Азербайджанский индустриальный институт.

22

Наслег — поселок (якут.).

23