Вонвальт говорил так, будто просто перечислял факты. – Вас не признают мучеником. Вы умрете бесславной смертью, ненавидимый всеми, и о вас будут помнить лишь как о человеке, устроившем безжалостную, бессмысленную резню.

Вестенхольц закатил глаза.

– Если вы собираетесь убить меня, то покончите с этим поскорее.

На этот раз Вонвальт вздохнул и печально улыбнулся. Он на несколько мгновений о чем-то задумался, а затем покачал головой, словно мысленно спорил сам с собой. Когда он заговорил, слова его звучали тихо.

– Я был там. Я видел, что находится по ту сторону. – Вонвальт приблизился к маркграфу, оказавшись с ним лицом к лицу, и его голос наполнился потусторонней силой. – Если бы вы знали, что вас ждет, то не спешили бы умирать.

Самообладание Вестенхольца впервые пошатнулось. Он не смог сдержать страх, и тот отразился на его лице. Нема, даже у меня от тона Вонвальта по коже побежали мурашки. Впрочем, я ведь там тоже была. Я своими глазами видела правду.

– О чем вы говорите? Что там? – сам того не желая, прошептал Вестенхольц. Его глаза были широко распахнуты. Должно быть, Клавер наполнил его голову всевозможной чушью, и бывший маркграф лишь теперь начал понимать, что эти проповеди были пустыми. Он напомнил мне саму себя, когда я взывала к солдату на берегу Гейл. Даже подобное унижение было лучше того, что ждало по ту сторону. Неудивительно, что Вестенхольц сломался, оказавшись на пороге смерти и чудовищного загробного мира, столь же темного и необъятного, как океаны мира, и полного хищных существ. Удивляло лишь то, сколько на это понадобилось времени. Но, по моему опыту, люди часто оказываются способны отрицать реальность своего положения даже перед лицом совершенно неопровержимых доказательств.

Вонвальт поднялся и повернулся к выходу.

– Я дал вам предостаточно времени, чтобы помочь мне. Скоро вы все узнаете сами.

– Что там, Правосудие? – снова спросил Вестенхольц. Его голос зазвучал громче и настойчивее, однако мы уже уходили. – Правосудие? Что там? Правосудие!

Но он не получил ответа… по крайней мере, от Вонвальта.

* * *

Мы вышли на улицу и направились к рыночной площади. Вокруг лил проливной дождь, затоплявший переполненные дерьмом канавы по обе стороны дороги. Зима прошла, и холода отступили, отчего Долина стала наполняться неприятными запахами, и я поняла, что летом находиться здесь станет невыносимо.

За десять минут быстрой ходьбы мы добрались до площади. Там, как и распорядился Вонвальт, уже возвели виселицу. Небо над нами было темным, его затянули раздутые черные облака, и до нас доносились раскаты грома. Несмотря на погоду, здесь собралась огромная толпа, и в воздухе висело ощутимое напряжение и предвкушение зрелища.

Мы начали пробираться через толпу. Никто не осмеливался кричать на нас, хотя многие сердито и возмущенно ворчали нам вслед. Я этого почти не замечала. В моей голове боролись за внимание мысли о прорицаниях и загробной жизни. Мне подумалось, что такая погода – это проявление божественного недовольства, но разве могли изначальные боги быть недовольны тем, что должно было произойти? Вонвальт всегда верил в Естественный Закон – в идею о том, что правила морали и этики абсолютны и не зависят от законов, принятых человеком. Если это действительно было так, то Вестенхольц по любым меркам заслуживал смерти. Возможно, ответ крылся в трудах Правосудия Кейна и его теории Связанности. Несмотря на то что сейчас мы могли насладиться мщением, решение казнить Вестенхольца могло оказаться неправильным по неким объективным причинам. Возможно, оно толкало нас на тот временной путь, который вел к гибели Аутуна. И тогда, может быть, боги не проявляли свое недовольство, а предупреждали нас?

Или же в тот день просто стояла отвратительная погода.

Вонвальт не дал мне особых указаний, куда становиться, поэтому я встала рядом с ним на эшафоте. Вскоре к нам присоединились сэр Радомир и лорд Саутер, первый – с чувством мрачного предвкушения, а второй – с крайне жалким видом. Несколько месяцев назад реакция лорда Саутера удивила бы меня, но за это время я изменила свое мнение о нем. Он оказался не только человеком чести, но и трусом. Его мягкий подход был порожден не желанием поступать правильно, а слабыми моральными устоями. Как он желал поскорее избавиться от нас, так и я желала поскорее избавиться от него. После моего отъезда из Долины нашим дорогам больше было не суждено пересечься.

Вскоре после того, как мы поднялись на платформу, толпа громко заулюлюкала, и я, резко повернувшись, посмотрела в конец улицы. Там я увидел Вестенхольца, которого вели на эшафот двое дюжих помощников палачей и неманский священник. Бывший маркграф шел довольно послушно – ведь разве у него был иной выбор? – но, увидев виселицу, он начал упираться. Я видела, как он напрягся, сопротивляясь. Затем он что-то закричал, но то не были бредни человека, сошедшего с ума от страха. Казалось, что Вестенхольц был чем-то разгневан.

Я наклонилась к Вонвальту и негромко спросила:

– Что это с ним?

Вонвальт не посмотрел на меня, но его лицо было мрачным.

– Он был дворянином. И станет требовать благородной смерти.

– По закону?

Вонвальт кивнул.

– Да.

– И какая смерть ему полагается?

– От меча.

– Но вы его повесите?

– Я его повешу.

Казалось, будто мы снова оказались на Хаунерской дороге, и Вонвальт шагал к храмовнику, готовясь снести ему голову с плеч и тем самым нарушить закон. Его сегодняшний проступок был не столь значительным, но все же противозаконным… и мелочным. От него разило мстительностью. Возможно, я была наивна, раз ждала чего-то иного.

– Но если закон гласит…

– Успокойся, Хелена.

Я замолчала. Разве я могла что-то сказать? Разве я могла что-то сделать? Даже будь у меня возможность вмешаться, я точно не собиралась бросаться вперед и отрубать Вестенхольцу голову. Я сомневалась, что у меня вообще хватило бы на это сил. И как бы нелепо это выглядело: секретарь Правосудия выхватывает меч и обезглавливает осужденного.

Нет. Мне пришлось просто стерпеть это, как и многое другое. Я могла озвучить свои сомнения позже, но тогда время было неподходящим. Ни один житель Долины не стал бы возражать против повешения Вестенхольца. Более того, многие из них предпочли бы куда более длительную казнь. Я лишь надеялась, что Вонвальт вешал Вестенхольца, следуя какому-то принципу, возможно, в качестве наказания за нарушение присяги, а не ради того, чтобы доставить удовольствие толпе. Первое я могла бы понять, пусть мне это и не нравилось; последнее же привело бы Вонвальта к пустому популизму, что совершенно противоречило сованской законной доктрине.

– Я имею право на благородную