– А ты не больная, Таня?

Оглушительный щелчок выстрела заставил взлететь с веток воронье. Овраг наполнился истошным карканьем. Окаменев, я прислушивался к своим ощущениям, пытаясь определить, в какую часть тела вонзилась пуля, и вонзилась ли вообще. Боли, если говорить только о физической, не было.

Я вынул из кармана куртки две ампулы и кинул их на землю.

– Остальные! – потребовала Татьяна, продолжая смотреть на меня через прицел пистолета.

– Остальные я закопал на сто тридцать шестом километре араповопольской магистрали.

– Ты врешь. Я видела, как ты рассовывал их по карманам.

– Позволь, я его обыщу? – оживился Столешко, глядя голодными глазами на ампулы, лежащие на земле.

– Конечно! – возразил я. – Позволю я тебе прикасаться ко мне своими погаными руками!

Мое упрямство могло стоить мне слишком дорого. Я ведь не Бэтмен, не Найтмен, чтобы взлететь над усадьбой и совершить массу подвигов, тем более что Татьяна в них вовсе не нуждалась. Я чувствовал пустоту в душе. Стержень, на котором держалась моя воля и сила сопротивления, сломался быстро и легко. Я не испытывал к Татьяне ненависти, она уже не вызывала во мне недоумения. Девушка поступала так, как считала нужным. Это было ее право – выбирать, кого держать на прицеле, а кого нет. Она профессионал, она работала, она делала себе карьеру, премиальные и мостила дорогу к высоким должностям. А я играл в рыцаря.

Я принялся вытаскивать ампулы из карманов и кидать их на землю. Столешко ползал у моих ног и подбирал их, как холоп мелкие монеты, раскиданные пьяным и щедрым барином. Татьяна вытянула в его сторону руку и нетерпеливо пощелкала пальцами.

– Да, да! – спохватился Столешко, встал на колени, похлопал себя по груди и вынул из внутреннего кармана пальто две тонкие книжечки в кожаных обложках. – Вот паспорт, а вот свидетельство.

Татьяна взяла документы, поочередно раскрыла и спрятала под куртку.

– Я вам больше не нужен? – спросил я и, не дожидаясь ответа, пошел по склону вверх, к особняку.

Сейчас я наделаю много ошибок, думал я. Но зато впервые испытаю, что такое полная свобода, когда ничего не боишься и не жалеешь себя.

Я стал выбираться наверх. Обошел на почтительном расстоянии могилу, свернул немного в сторону, к замшелому стволу старого дерева, окруженного, словно колючей проволокой, кустами малины. Царапая руки, раздвинул ветви и нащупал горловину банки с кислотой. Надеюсь, не выдохлась, подумал я.

Особняк Родиона казался слепым из-за ставней, которыми были наглухо закрыты окна. Между стволов деревьев пробивались лучи фонарей, стоящих вдоль главной аллеи. Я сделал всего несколько шагов по направлению к ней, как меня догнала Татьяна и взяла за руку.

– Подожди, надо поговорить!

Я остановился, бережно прижимая банку к груди.

– Зачем тебе это? – спросила она.

– Пельмени поливать буду, – ответил я.

– Я обязана довести это дело до конца, – произнесла Татьяна. В ее голосе уже не было прежнего металла. – Я обязана защищать Родиона. От уголовников, от милиции – от кого угодно. Обязана, понимаешь?

– Понимаю, – охотно признался я. – Не дурак.

– И потому документы должны были попасть в мои руки, а не в твои, – оправдывалась она, заглядывая мне в глаза.

– Значит, это была твоя идея – магнитофонная запись, налобная повязка, сырой подвал? – на ходу спросил я, вытаскивая из кармана желтую повязку и делая вид, что вытираю ею нос. – Ты сговорилась со Столешко и заманила меня в ловушку?

– Да какое это сейчас имеет значение? Мы получили документы! Мы вырвали у этого оборотня жало. У него теперь ни лица, ни документов!

– Танюша, – тихо произнес я, – а у тебя есть настоящее лицо? Ты когда-нибудь отдыхаешь от работы? Когда-нибудь бываешь сама собой, чистой от лжи и игры?

– Все уже кончено, Стас! – взмолилась Татьяна. – Расслабься же ты наконец! Я вызвала милицию. Панин будет здесь с минуты на минуту. И Родион с Ледой вот-вот подъедут.

– И вы начнете ловить Столешко и Филю, как тараканов в темной комнате?

– Это не твое дело! Мы, а не ты, о них позаботимся! Это наша работа! Ты мешаешь профессионалам!

– В вашем профессионализме я успел убедиться, когда дважды едва не загремел за решетку. К тому же у меня свои счеты с Филей.

– Ты не сможешь войти в хозяйский дом! Охранники будут стрелять без предупреждения, и твой красивый порыв закончится очень плачевно… Господи, какой же ты упрямый!

– Ну? – произнес я. – Почему же ты не угрожаешь мне пистолетом? Давай доставай свою игрушку!

– Тупица, – тихо произнесла Татьяна. – Упрямый осел.

– Ты очень точно меня характеризуешь…

– Что ты хочешь мне доказать?!

– То, что женщина становится некрасивой, склочной и грубой, когда пытается подменить собой мужчину.

– Что? – ахнула от негодования Татьяна. – Склочной и грубой?

Кажется, она пыталась влепить мне пощечину, но я вовремя закрылся банкой.

– Осторожнее, – предупредил я. – Это концентрированная серная кислота. Одна капля прожигает ладонь за семь секунд.

– Ну почему, почему я повстречала именно тебя, а не нормального человека! – со слезами в голосе произнесла Татьяна. От порыва ветра распахнулась входная дверь особняка, звякнул ключ, вставленный в замочную скважину изнутри. Это было знамение.

– Давай зайдем, – предложил я, – и я тебе в спокойной обстановке объясню, почему ты не повстречала нормального человека.

Татьяна не стала возражать и в расстроенных чувствах направилась к двери. Я поставил банку у крыльца и зашел следом за Татьяной в прихожую. На минуту мы застыли, как мраморные статуи, прислушиваясь к завыванию сквозняка где-то в каминном зале апартаментов Родиона. Было сыро и неуютно. Ничего, подумал я, наверху полно одеял.

– Ты помнишь… – не к месту начала вспоминать что-то хорошее Татьяна, но я не дал ей досказать и крепко обнял. Полагая, что мною движут безусловно нежные чувства, Татьяна сразу все мне простила и, считая себя прощенной, прикрыла глаза и подставила губы для поцелуя.

Я тотчас воспользовался ее беспомощным состоянием, провел рукой по груди и без труда извлек пистолет из кобуры. Татьяна не успела оценить, насколько мой поступок подл и коварен, как я мягко толкнул ее на поручень лестницы и быстро вышел вон, не забыв по пути вытащить из замка ключ. Чудовищный град ударов, сопровождаемый пронзительным визгом обманутой самки, обрушился на дверь, но я уже крепко подпирал ее плечом и проворачивал ключ на третий оборот.

Ужасные эпитеты неслись из-за запертой двери в мой адрес, среди которых «негодяй» и «мерзавец» были самыми ласковыми, но я удалялся от особняка настолько быстро, что очень скоро оказался во власти тишины поздних сумерек. Мысленно сочинив оправдательную теорию, что влюбленный мужчина – подневольный человек, не способный решать ответственные задачи, и потому на период активных физических действий должен изгонять из своего сердца всяческую амурную блажь, я избавил себя от угрызений совести и нежно погладил гладкую прохладную сталь спрятанного в кармане пистолета.