Когда я дошел до грота с его строгими арочными пролетами, двумя симметричными лестницами с белыми поручнями и балясинами, полого поднимающимися на открытую террасу с конусовидной крышей на колоннах, то почувствовал, как в груди что-то сжалось от тоски по безвозвратно ушедшей чистоте помыслов и надежд князя. Это легкое, нежно-розовое строение, которое князь хотел отдать под музыкальный салон, так и осталось недостроенным. Прекрасно разбирающийся в зодчестве и архитектуре, князь запутался в поисках нравственности. И в одном, и в другом все остановилось. Впрочем, моим утонченным чувствам не пришлось развиваться дальше.

Ослепительный свет фар фонтаном прошелся по стволам деревьев, выдавливая из них тонкие и длинные тени. Я услышал гул автомобильного мотора и отрывистые крики. Машина – кажется, это был «Понтиак» – медленно катилась по аллее. Я прижался к стволу дерева, но тотчас понял, что очень скоро буду заметен не хуже, чем суфлерская будка на сцене. Не теряя времени, я пригнулся и побежал к гроту. Чтобы не светиться на длинной и совершенно открытой лестнице, я нырнул в арочный пролет, откуда на второй этаж, в салон, вела винтовая служебная лестница.

В большой круглой комнате, пол которой был засыпан свежими, пахнущими сосновой смолой стружками, я присел у пустой оконной рамы и сунул руку в карман, где лежал пистолет. «Понтиак», поливая все перед собой светом фар, поравнялся с гротом. Я думал, что машина поедет дальше, к тыльным воротам, но она круто повернула к гроту, проехала через строй молодых дубков и остановилась в нескольких метрах от лестницы. Хлопнули двери. Я увидел, как к гроту побежали охранники, огибая его с двух сторон. Все были вооружены винтовками.

Тогда-то я испугался по-настоящему и уже без колебаний вытащил из кармана «макаров». Я недоумевал, как они могли заметить меня, если я ни разу не попал в свет фар. Но мое недоумение длилось недолго. Снизу донеслось хриплое дыхание и крадущиеся шаги. Не успел я нацелить пистолет на лестницу, как из проема показалась широкополая шляпа. Столешко!

Он не сразу заметил меня в темноте, поднялся, путаясь в тяжелых длинных полах Родионового пальто, потом упал на колени и наконец заметил меня. Он оцепенел.

– Эй, дружище! – донесся из парка голос Фили. – Мы знаем, что ты там прячешься. Будет лучше, если ты сам спустишься вниз!

– Не выдавай меня! – зашипел Столешко и ткнулся лбом в стружки. Шляпа слетела с его головы, темные очки съехали на нос. Я внутренне содрогнулся от омерзительного вида его лица.

– Ляг на пол, – спокойно и тихо сказал я.

– Не выдавай, умоляю, – шептал Столешко, растягиваясь на стружках. – Все, что хочешь… Они меня убьют…

– Ты меня хорошо слышишь, дружище? – продолжал вещать снизу Филя. Я не мог видеть его. Кассир, должно быть, стоял рядом с машиной, и ослепительный свет фар делал его невидимым. – Не заставляй нас вытаскивать тебя силой! Я гарантирую тебе безопасность взамен на твое послушание!

– Он лжет! – бормотал Столешко, прижимаясь щекой к стружкам. – Он меня сразу же убьет и растворит в кислоте! С таким лицом я больше никому не нужен…

– И мне в том числе, – заверил я. Столешко уткнулся носом в пол, стал загребать руками стружки и тихо скулить.

– Прости меня… – выдавливал он из себя. – Умоляю, прости… Я хочу жить, хочу вылечиться… Мне еще нет тридцати… Я же талантливый альпинист…

– К тому же еще и скромный, – добавил я. – Но все равно тебе надо будет посидеть в тюрьме.

– Да, да, – с чувством зашептал Столешко. – Я согласен! Там меня хотя бы не убьют и вылечат! Сдай меня Панину, пожалуйста! Помоги уйти от этих убийц!

– Дружище! – устало повторил Филя. – Сколько можно просить? Даю пять минут на размышления, а потом не обижайся.

Я полулежал, опираясь спиной на брусовую стену, и искоса наблюдал за машиной и силуэтами охранников, оцепивших грот. Столешко молил меня о помощи и не знал, что я находился в том же положении, что и он. Быть может, еще в более худшем – не только Филя, но и милиция, и даже Татьяна были моими врагами. Если ничего не предпринимать, то через пять минут охранники поднимутся сюда и, кроме Столешко, обнаружат меня. Ну, уложу я двоих или троих. Это ничего не меняет, и оставшиеся церберы изрешетят меня из своих стволов.

– Снимай пальто, – сказал я. – Да не поднимай же ты голову, чучело!

Урод смотрел на меня из-за стружек и не понимал, зачем мне понадобилось его пальто.

– Поторопись, у тебя осталось меньше пяти минут! – напомнил я.

– Да, да…

Он перевернулся на бок и стал расстегивать пуговицы. Потом вынул из нагрудного кармана связанный в узел платок и бережно опустил его на пол. Развязал, разровнял, и я увидел горсть ампул и шприц. «И надо ему было себя калечить?» – подумал я, снимая с себя куртку и кидая ее Столешко.

– Останешься здесь, – сказал я, с брезгливостью надевая на себя тяжелое пальто. – Сиди как мышь, пока я не приду.

– Да, да, – бормотал Столешко, отламывая у ампулы кончик и окуная в нее иглу шприца.

– И не вздумай уйти, Фантомас!

– Куда я уйду?.. После инъекции мне три часа лежать надо…

Он задрал к груди рубашку и всадил иглу под правое ребро. Я отвернулся и водрузил на голову шляпу. Она оказалась несколько великовата и съехала на уши.

– Очки дай!

Столешко обмякал. Он разобрал шприц, спрятал иглу в колпачок и осторожно свернул платок.

– Время прошло, дружище! – крикнул с улицы Филя. Я оттянул затворную планку пистолета, надел очки, оперся о косяк рамы и двумя точными выстрелами погасил фары машины.

В наступившей внезапно темноте началась суета. Охранники и Филя, привыкшие к свету, теперь были слепы, как котята. Моля бога, чтобы он не дал мне запутаться в полах пальто, я вылез через окно на внешнюю лестницу и, перемахнув через перила, спрыгнул вниз. Подо мной затрещали кусты, кто-то закричал, один за другим хлопнули несколько выстрелов.

– Вот он!.. За деревом!.. Слева от лестницы! – раздались из темноты голоса.

Я выстрелил еще пару раз – не целясь, заставляя охранников держаться от меня на почтительном расстоянии, и, прикрывая лицо от веток, помчался через заросли к оврагу. Шляпа здорово защищала уши, а пальто – ноги и руки, и я летел по парку снарядом. Кажется, кто-то пытался меня преследовать, но не слишком настойчиво, так как вскоре за моей спиной стихли и крики, и беспорядочная стрельба. Я повалился на прелую листву, от которой уже шло тепло набирающей силы весны, и лежал так до тех пор, пока в груди не успокоилось сердце.

Я, как всякий нормальный человек, испытывал больше страха перед покойником, нежели перед живыми людьми, хотя умнее было бы делать наоборот, и потому не стал приближаться к могиле, обошел ее по широкой дуге и поднялся к особняку.

Послушав тишину, которой был наполнен дом, я постучал в дверь и негромко спросил:

– Эй, мышка! Ты там еще не уснула? – И только сейчас вспомнил, что оставил ключ от этой двери в своей куртке. Мышка не сразу подала признаки жизни, и мне пришлось постучать громче.