Эбнер говорил о вечности и постоянстве Мауи, о том, что киты каждый год возвращаются сюда и играют со своими детенышами. О том, как величественно солнце проходит месяц за месяцем от вулкана Ланаи до вершины Молокаи. Он вспомнил о большом урагане, которому под силу разрушить церковь, и о давно умершем прошлом, когда сам Камехамеха ходил по дорогам острова, верша великие подвиги.

– "Земля остается навсегда", – воскликнул Эбнер на гавайском языке, и Иеруша, очарованная чередой образов, навеянных речью мужа, поняла, что та ненависть, которую Эбнер питал к Лахайне до недавнего времени, растворилась, канула в небытие. Сейчас преподобный Хейл переходил от мира физического к миру человеческого общества, которое существует на Земле.

– Несмотря на все несовершенство, человеческое общество выдерживает испытание временем, – говорил Эбнер. Очень скоро он переметнулся на свое видение Женевы, каковой она была, когда ей управлял Беза, и постепенно подвел свою паству к той истине, которую долгое время искал сам: некоторые формы человеческого поведения все же лучше других. В этом месте он вновь вернулся к той самой мысли, которая занимала его уже долгие годы, постепенно превратившись в настоящую страсть. Общество может считаться хорошим, если оно защищает своих детей.

– Иисус Христос любит даже тех детей, которые вовсе не совершенны, закончил свою пламенную речь Макуа Хейл, оставляя самим прихожанам право делать выводы.

– Что он говорил насчет ребенка? – нервно переспросил Кеоки, перебирая пальцами ветки маиле, когда его шпионы сообщили ему о содержании только что произнесенной проповеди.

– Ничего, – ответили ему.

– Наверное, он долго распространялся о нашем грехе? – не отступал возбужденный юноша.

– Вовсе нет. Он рассказывал нам о том, как прекрасен остров Мауи. Наступила пауза, после чего человек Кеоки пояснил: – Он ни слова не сказал ни о тебе, ни о Ноелани. Но в одном месте, если я правильно понял его, он подразумевал, что если ты когда-нибудь решишь снова вернуться в церковь, она тебя простит.

Эффект, произведенный этими словами на Кеоки, был потрясающим. Молодой человек начал содрогаться, как будто его кто-то тряс. Спустя некоторое время Кеоки, весь в смятении, удалился в свою комнату и забился в угол. Затем он лег на ложе из тапы так, словно уже умер, отослав всех слуг и друзей коротким: "Уходите". Когда приятели покидали его дом, они взволнованно перешептывались друг с другом, и главным вопросом оставался следующий:

– Как ты думаешь, он действительно решил умереть?

Этот вопрос обсуждался очень серьезно, потому что все гавайцы знали: Кеоки терзается сомнениями. Он разрывается между двумя религиями, и даже если учесть, что он вернулся по своему желанию к старинным богам Келоло, в то же время молодой алии не мог сразу полностью отойти от Бога Эбнера. И эти две несовместимые силы боролись в его сердце. Кроме того, гавайцы знали, что если Кеоки серьезно решил умереть, то именно так и поступит. Им не раз приходилось видеть, как их отцы или братья, произнеся: "Я буду умирать", действительно уходили по радуге. Поэтому, как только одним из друзей Кеоки был задан этот вопрос, все остальные принялись обсуждать его. И вот к какому заключению они пришли:

– Мы считаем, что он сам знает о том, что не сможет вы жить, пока два бога сражаются за его сердце.

* * *

Впрочем, в скором времени этот вопрос потерял свое значение, поскольку в Лахайне началась эпидемия кори, известная под названием "тихоокеанского бича". Как-то раз, в старые времена, эта болезнь унесла половину населения островов. Теперь она притаилась в кубрике одного из китобойных судов, которое встало на рейд Лахайны. Болезнь приготовилась нанести ещё один сокрушительный удар по Гавайям. Эпидемия должна была принести огромные потери стране и уничтожить большое число уже обреченного на вымирание народа. На всем Тихом океане не было болезни страшней, чем корь.

На этот раз все началось довольно невинным образом. От зараженного матроса болезнь передалась в миссионерский дом, где иммунитет на неё вырабатывался столетиями ещё в Англии. Поэтому для жителей Массачусетса эта напасть сводилась к самой обычной детской болезни. Как-то утром Иеруша, проверяя грудь Михея, вдруг обнаружила знакомую красную сыпь.

– У тебя случайно горло не болит? – поинтересовалась она, и когда сын ответил утвердительно, женщина тут же сообщила мужу: – Эбнер, боюсь, что у нашего ребенка корь.

Эбнер застонал:

– Ну, теперь, я полагаю, Люси, Дэвид и Эстер обязательно по очереди начнут заболевать, – и он тут же углубился в книги по медицине, чтобы выяснить, как следует бороться с неожиданно появившейся у сына лихорадкой. Лекарства требовались самые обыкновенные, а процедуры оказались несложными, по этому Эбнер принял следующее решение: – В течение трех недель придется детям посидеть дома. – Но тут ему пришло в голову, что было бы вполне благоразумно при данных обстоятельствах навестить Джона Уиппла. А что если у доктора имеются более современные средства лечения лихорадки? Поэтому он тут же отправился к магазину "Дж. и У." и, остановившись у дверей, как бы между прочим, заявил:

– Нам опять не везет! У Михея, по-моему, корь, и я хотел бы узнать…

Услышав эти слова, Уиппл выронил ручку и воскликнул:

– Что?! Ты сказал "корь"?!

– Ну да, у него на груди выступила красная сыпь.

– О Господи! – пробормотал Уиппл, схватил свой медицинский саквояж и бросился в миссионерский дом. Дрожащими пальцами он обследовал мальчика, и в эти минуты от Иеруши не ускользнуло, что лоб Джон покрылся каплями пота.

– Неужели корь настолько опасна? – спросила она, чувствуя что-то неладное.

– Разумеется, не для него, – ответил Уиппл. Затем он провел родителей в переднюю комнату и шепотом поинтересовался: – Вы не контактировали ни с кем из местных жителей с тех пор, как Михей заболел?

– Нет, – убедил его Эбнер. – Я сразу же отправился к тебе в магазин.

– Ну, слава Богу, – выдохнул Уиппл, тщательно моя руки. – Пойми, Эбнер, у нас имеется крошечный шанс, что эта ужасная для гавайцев болезнь все же обойдет острова стороной. Тем не менее, я хочу, чтобы в течение трех недель никто из твоей семьи не выходил на улицу. И никакого общения с гавайцами.

– Брат Джон, – напрямую спросила Иеруша, – а это действительно корь?

– Она самая, – печально ответил Уиппл. – К сожалению. – Затем, напуганный перспективой того, что может произойти в ближайшем будущем, он, повинуясь импульсу, обратился к Хейлу: – Эбнер, не мог бы ты помолиться за всех нас, за Лахайну? Чтобы эпидемия не дошла до города.

И когда Эбнер принялся читать молитву, все трое встали на колени.

Но матросы с зараженного китобойного судна свободно перемещались по городу, и уже на следующее утро, когда доктор Уиппл случайно выглянул на улицу, он увидел совершенно обнаженного гавайца, буквально выкапывающего себе неглубокую могилу рядом с океаном, куда могла попасть прохладная вода и заполнить песчаный прямоугольник. Уиппл позвал мужчину: