Однако женщина упрямо замотала головой и пояснила:

– Только не здесь, не в этой комнате. Здесь находится средоточие наших традиций. Я пойду с тобой на корабль.

Лахайна была поражена увиденным. По её улицам шёл капитан Хоксуорт вместе с Алии Нуи. Они беспечно шагали по пыльной дороге, в тени пальм, и ворковали о чем-то своем, как настоящие любовники. Но самое удивительное было ещё впереди. Молодая женщина, прекрасная и величественная, вновь появившаяся на улицах города, забралась в шлюпку капитана, и они спокойно поплыли к "Карфагенянину", где Ноелани осталась до утра. Прощаясь со своим женихом, она ещё раз осмотрела богатое убранство каюты, где все теперь принадлежало ей, и подумала: "Вот это настоящий мужчина. Я буду верна ему. Я буду есть ту же пищу, что и он, чтобы угодить ему. Я буду одеваться так, как понравится ему, чтобы другие мужчины смотрели на него и говорили: "Как же повезло этому парню!" Я никогда не скажу ему "нет".

Мягкая улыбка тронула её губы, точно такая же, какую потом можно будет заметить у каждой гавайской девушки, собравшейся выйти замуж за американца. Эта улыбка словно говорила: "Я-то знаю, что нежностью и лаской приучу его к спокойной семейной жизни".

Ноелани встречалась с капитаном ещё два дня, а когда на ступил последний день стоянки "Карфагенянина" в Лахайне, Рафер был занят тем, что руководил расстановкой совершенно новой мебели в только что выстроенном миссионерском доме. Ноелани же в это время оказалась одна в своем травяном дворце. Она достала две берцовые кости и аккуратно обернула их талой: одну кость Маламы Кеоки вручил ей перед своей смертью, другая принадлежала, как память о матери, самой Ноелани. Взяв два тяжелых свертка в руки, она направилась к маленькому дому отца, и сказала ему:

– Келоло, мой дорогой, мой любимый отец! Я покидаю Лахайну, и я не смею брать с собой эти гнетущие меня дары. Ты обязан вернуть их в могилу. Мы больше не можем жить так, чтобы подобные памятные вещи преследовали наши сердца и души.

Он с почтением принял у дочери две кости и аккуратно положил их на земляной пол перед собой.

– Ты окончательно решила уехать в Гонолулу с этим американцем? – спросил он.

– Да, мне нужно начать совершенно новую жизнь.

– И пусть эта жизнь будет счастливой, – с трудом проговорил Келоло, немного шепелявя. Он не стал подниматься, чтобы попрощаться с дочерью. И хотя вождь прекрасно пони мал, почему при данных обстоятельствах Ноелани решила по ступить именно так, сам он не собирался мириться с новыми веяниями. В глубине души Келоло искренне жалел о том, что его дочь отвергает то единственное призвание и счастье, для которого она была рождена.

– Пусть же богиня Пеле… – начал пожилой алии, но дочь жестом остановила его. Ей было невыносимо выслушивать ещё какие-либо пожелания или заклинания.

Правда, сама она все-таки высказалась:

– Пусть боги будут добры к тебе, Келоло. Пусть твоё каноэ быстро плывет по морю, пока радуга не придёт за тобой. – Она ещё раз внимательно вгляделась в это родное лицо, изуродованное шрамами и с одной пустой глазницей, а потом ушла на пирс. Когда матросы увидели её, то сообщили, что капитан ещё не вернулся из города, и указали ей дорогу к миссионерскому дому. Там и нашла своего жениха Ноелани. Рафер си дел верхом на кухонном стуле, положив подбородок на его изогнутую спинку, и задумчиво смотрел в пол. Женщина мол ча наблюдала за ним, а капитан поднялся со стула и, прихватив его с собой, три или четыре раза громко стукнул этим стулом по новому полу, да так, что весь дом содрогнулся от ярости капитана. Несколько минут он простоял молча, со стулом в руке, опустив голову и закрыв глаза. Было видно, как набухли вены у него на висках и на лбу. Ноелани вспомнила слова, которые он произнес пару дней назад, и подумала: "Он ещё хвастался, что не имеет памяти! Ну, что ж, это просто замечательно, если все-таки он все помнит. А я-то поверила, что в его памяти хранятся лишь такие пустяки, как продажа Илики!" Потом капитан ещё раз десять с грохотом опускал стул на пол, чтобы немного успокоиться. Сейчас ему хотелось разнести в щепки весь дом. Но вместо этого он аккуратно вернул стул на место, последний раз оглядел уютную деревянную кухню, и вышел на улицу, под яркие лучи солнца.

– Сейчас мы уплывем отсюда, – заявил он, и все жители городка, которые уже прослышали о свадьбе, проводили пару до пирса и наблюдали за тем, как капитан Хоксуорт легко подхватил свою невесту на руки и усадил её в шлюпку.

* * *

Как только при возвращении домой из Ваилуку компания американцев достигла наивысшей точки горного хребта, Джон Уиппл и его жена принялись пристально вглядываться вдаль. Они увлеклись этим занятием так, что Эбнер, наконец, не выдержал и спросил:

– Что вы там высматриваете?

– Это большая тайна и приятная неожиданность, – загадочно объяснил Джон, но когда четверка дошла до последнего холма, доктор все же сумел разглядеть за ветвями деревьев крышу нового миссионерского дома.

– Вот теперь я все вижу! – обрадовался Уиппл. – А вы?

Хейлы, ещё ничего не понимая, стали рассматривать привычные очертания Лахайны, и ничего особенного не замечали. Все было, вроде бы, как прежде. Пыльные дороги, холмы Ланаи вдали, море. И вдруг Иеруша задохнулась от неожиданности:

– Эбнер! Что это там? Неужели новый дом?

– Где?

– На месте нашего! Эбнер! Эбнер! – Она бросилась бегом с холма, и ленты шляпки развевались за ней по ветру. Она перепачкала юбку в пыли, а когда достигла дороги, то по мчалась вперед ещё быстрей, даже не ожидая, когда её догонят остальные, постоянно повторяя одну и ту же фразу:

– Это дом! Это дом!

Наконец, она подбежала к ручью, задыхаясь от волнения, и там остановилась. Через дорогу, где высилась стена, отгораживающая участок земли, принадлежащий миссионерам, и где раньше стояла жалкая травяная хибара, теперь вырос, как в волшебной сказке, самый настоящий фермерский дом, каких много в Новой Англии: уютный и надежный. Иеруша приложила руку к губам и тупо смотрела сначала на дом, а затем на приближавшуюся к ней троицу. Наконец, она подбежала к Эбнеру и поцеловала его у всех на глазах:

– Спасибо тебе, мой самый дорогой друг и товарищ, – еле слышно выговорила она.

Но преподобный Хейл был удивлен даже больше, чем его супруга, и теперь вопросительно смотрел на Уиппла, словно требуя разъяснений. Джон между тем подумал, что будет лучше, если он расскажет только часть правды, поэтому он объяснил данное событие так:

– Твой отец, Иеруша, переправил этот дом из Бостона. А мы просто хотели, чтобы это оказалось для вас сюрпризом.

Уже позднее, когда выяснилась вся правда об участии в этом деле капитана Хоксуорта, супруги Хейл пребывали в таком приподнятом настроении, что никто из них не стал жаловаться или обижаться на капитана. Они молча приняли дар Чарльза Бромли из Уолпола, а роль посредника решили дружно проигнорировать. Теперь для них было уже не столь важно, кто доставил им этот дом, кто его собрал, и кто, по сути дела, придумал все это. Иеруше дом очень понравился по многим причинам: здесь не было никаких клопов и прочих паразитов, пол в нем был не земляной, а самый настоящий, деревянный. Для детей имелись отдельные комнаты. Тут был роскошный письменный стол, за которым Эбнер мог спокойно работать. И в доме, наконец, была кухня. Иеруша с гордостью показывала свое приобретение гавайцам, когда те приходили поздравить её и полюбоваться роскошным жилищем Макуа Хейла и его семейства.