разгрома», но «в этом вопросе, — предупреждал Сталин, — как и во всех других вопросах нужен индивидуальный, дифференцированный подход нельзя стричь всех под одну гребенку»[2032].

* * * * *

Термидорианский характер начавшегося террора, подчеркивали те необычные изменения, которые происходили в СССР. Они начались с восстановления, с сентября 1934 г., исторических факультетов в ведущих университетах страны, в качестве обязательных предметов в школьную программу вводились ранее отсутствовавшие история и география. С этого же времени началась активная работа по созданию новых единых школьных учебников для всего СССР. Особое место уделялось учебнику истории, в котором упор делался на том, чтобы история «Великороссии не отрывалась от истории других народов СССР…, и чтобы история народов СССР не отрывалась от истории общеевропейской и вообще мировой истории»[2033].

С 01.1935 отменялись карточки на хлеб, а с 1 октября — на все продовольственный товары. В ноябре 1935 г. было законодательно восстановлено празднование Нового года с традиционной елкой. В декабре 1935 г. при приеме в вузы и техникумы были отменены все ограничения, связанные с социальным происхождением.

К декабрю 1935 г. завершился роспуск не просто левых, а подчеркнуто революционных, пролетарских объединений: писателей, художников, архитекторов, композиторов. В начале 1936 г., с третьей попытки, была прекращена деятельность Коммунистической академии. И, наоборот, в армии восстанавливались офицерские звания, а в апреле 1936 г. — казачьи войска с их традиционной формой. С помощью организации юбилеев выдающихся писателей, поэтов, композиторов, ученых прежних эпох началось восстановление национальной исторической связи. С особой помпой проводился юбилей Пушкина.

26 июля 1935 г. Политбюро утвердило решение «о снятии судимости с колхозников, осужденных к лишению свободы на сроки не свыше 5 лет…, отбывшим данные им наказания…», в результате к 1 марта 1936 г., с 768 989 человек обрели возможность участия в выборах[2034]. В январе 1936 г. было принято решение о проверке правильности применения указа «Об охране социалистической собственности»: Только за шесть месяцев было рассмотрено 115 тыс. дел, 91 тыс. из них признали «неправильными» и освободили свыше 37 тыс. человек[2035]. В апреле 1936 г. известных инженеров, осужденных на десять лет по делу «Промпартии», не просто помиловали, но и восстановили «во всех политических и гражданских правах»[2036]. Генеральный прокурор А. Вышинский, указывал на резкое снижение количества осужденных в первой половине 1936 г., по сравнению с первой половиной 1933 г., в РСФСР на ~48 %, в БССР ~ на 75 %[2037].

Венцом этих реформ должна была стать Конституция, решение о необходимости внесения в нее изменений Политбюро приняло 30 января 1935 г. В Новой Конституции впервые в мировой истории провозглашались права на труд, отдых, на бесплатное образование и здравоохранение, на социальное обеспечение в старости и на случай болезни. По мысли Сталина, новая Конституция должна была представлять собой «нечто вроде кодекса основных завоеваний рабочих и крестьян…, которая послужит величайшим рычагом для мобилизации народа на борьбу за новые достижения, за новые завоевания…»[2038].

Реставрация, которую проводил Сталин, была настолько очевидна, что на нее обратил внимание даже Гитлер, который в интервью редактору газеты «Лейпцигер нейесте нахрихтен» в начале 1930-х гг. замечал: «Нельзя забывать, что коммунизм Сталина представляет собой новую форму русачества… Сталин — ничто иное, как великоросс, наследник Ивана Великого»[2039]. «Сталин, — подтверждал в 1936 г. У. Черчилль, — к настоящему моменту стал представлять русский национализм…»[2040].

Видный американский социолог Н. Тимашев, назвал происходивший переворот ««Великим отступлением» от чисто коммунистических позиций, которое началось в 1934 году», и посвятил ему отдельную книгу[2041]. «Будучи искренним и нераскаявшимся западником, он (Троцкий), — пояснял причины этого переворота американский историк Э. Карр, — был неуместен в период, когда возвращение к русской национальной традиции хитро сочеталось с достижениями революции. Будучи революционером до кончиков пальцев, он был неуместной фигурой в эпоху, которая, казалось, встала на путь консолидации и стабилизации»[2042].

«Русская революция переживает свой термидор, — подводила итог летом 1936 г. французская «Le Temps», — Сталин познал всю бессодержательность чистой марксистской идеологии и мифа о мировой революции. Хороший социалист, он, прежде всего, патриот и понимает всю опасность, которой избегла страна, отойдя от идеологии этого мифа. Он, вероятно, мечтает о просвещенном деспотизме, о своего рода патернализме, конечно, далеко отошедшем от капитализма, но также весьма далеком от химер коммунизма»[2043].

У Большого террора была своя термидорианская составляющая: Сталин в марте 1937 г. оценивал общее количество троцкистов и зиновьевцев в 30 тыс. человек, из них «уже арестовано 18 тысяч…, значит, 12 тыс. остается»[2044]. Но «какое значение могут иметь 20–30 тысяч оппозиционеров на партию в два миллиона членов? Голое сопоставление цифр не говорит в таком вопросе ничего, — отвечал в 1936 г. Троцкий, — Десятка революционеров на полк достаточно, чтобы в накаленной политической атмосфере увлечь его на сторону народа»[2045].

Однако число этих оппозиционеров вовсе не объясняло количество жертв террора, которых, только расстрелянных, было почти в 40 раз больше.

Кадровая революция

Изжив период голода в области техники, мы вступили в новый период, в период, я бы сказал, голода в области людей, в области кадров, в области работников, умеющих оседлать технику и двинуть ее вперед.

И. Сталин. 05.1935[2046]

«Молодая история Союза отчетливо распадается на две эпохи: эпоху борьбы и эпоху строительства, — отмечал Л. Фейхтвангер, — Между тем хороший борец не всегда является хорошим работником, и вовсе не обязательно, что человек, совершивший великие дела в период Гражданской войны, должен быть пригоден в период строительства…»[2047]. «Мы все — не строители, а критики, разрушители, — подтверждал историк и эмигрант Б. Николаевский, — В прошлом это было хорошо, теперь, когда мы должны заниматься положительным строительством, это безнадежно плохо. С таким человеческим материалом… ничего прочного построить нельзя»[2048].

Но даже эта неспособность меркла, по сравнению с другим, еще более грозным явлением, порожденным переходом от революционной к мирной жизни: «ни физически, ни морально ни рабочий класс, ни партия не представляют из себя того, чем они были лет десять тому назад…, — отмечал в 1928 г. один из лидеров оппозиции Х. Раковский, — люди с богатым революционным прошлым, несомненно честные, лично дававшие многократные примеры революционного самоотвержения, превратились в жалких чиновников»[2049]. «Партия переродилась социально, — подтверждал Троцкий, — став организацией бюрократии»[2050].

«Когда класс захватывает власть, известная часть этого класса превращается в агентов самой власти, — пояснял механизм этого перерождения Раковский, — Таким образом, возникает бюрократия. В пролетарском государстве, где капиталистическое накопление не позволено для членов правящей партии, упомянутая дифференциация является сначала функциональной, но