Смотрю я, на этого говоруна: высокий парень, лицо полное, круглое, плечи широкие, ноги длинные. И я чувствую, что рад ему вдвойне. Во-первых, я рад, что в Шибуше есть высокие и сильные парни. А во-вторых, меня радует, что он сионист и отдаст свои силы Израилю. Я говорю ему: «Твои бы силы — Стране Израиля», и он доброжелательно улыбается в ответ. Я спрашиваю его: «Ну, когда же ты собираешься взойти в Страну?» А он мне отвечает: «У меня еще много работы тут». Я интересуюсь: «Что же это за работа, которой у тебя тут так много?» Тогда он открывает свой портфель, говорит мне: «Хотите посмотреть?» — и вытаскивает из этого портфеля кучу каких-то меморандумов и докладных, десятки брошюр, сотни тетрадей и листовок, не говоря уже о бесчисленных газетах и журнальчиках. И увлеченно рассказывает мне, как он ездит с одной конференции на другую, из одного места в другое и всюду читает доклады, организовывает ячейки и так далее и тому подобное.

Чтобы не прерывать грубо наш разговор, я спрашиваю его, бывает ли он и у наших друзей в их деревне. А он отвечает: «Нет, с этими я не имею дела».

«По какой же причине?»

«По многим причинам. Во-первых, они не числятся в нашей организации. Во-вторых…».

Я вынул свои часы и посмотрел на них как человек, у которого много дел и время его поджимает.

Он увидел, что я тороплюсь, и спросил: «Когда же вы заглянете к нам?»

«Зачем?»

«Чтобы прочесть доклад нашим членам».

«А разве вам не хватает своих докладчиков?»

«И тем не менее…»

«А что тогда будешь делать ты?»

«Я открою собрание или добавлю после вашего выступления…»

И тут мимо нас прошла госпожа Сара. Я сказал нашему сионисту: «Извини, мне нужно кое-что сказать этой женщине!»

«Но когда же вы придете?»

«Куда?»

«Ну, сделать у нас доклад».

Я сказал: «Знаешь что, ты пока начни и сделай свое добавление к моим словам…»

Застенчивые глаза госпожи Сары сверкнули мне навстречу из-под нового платка. Да, велики праведники и после смерти своей. Вот книга знаменитого отца через много лет после его смерти помогла его дочери купить себе новый платок.

Я поклонился и осведомился о ее здоровье. Я всю жизнь провел среди значительных людей и часто забывал склонить перед ними голову. Но когда передо мной появилась эта женщина, моя голова склонилась как бы сама собой.

Она спросила, что мне написали из Страны Израиля о книге ее отца. Рады ли были там удостоиться прибытия этой книги? Мне пришлось схитрить. Я не признался, что еще не послал книгу, а сказал, будто бы уже получил оттуда ответ, от пары молодых репатриантов, людей, далеких от иудаизма, хотя и не совсем-совсем далеких, ведь в Стране Израиля нет таких людей, которые-творят зло вместо добра, так что «далекость» здесь имеется в виду скорее духовная, и вот когда женщине приспело время рожать, ее муж пришел в родильный дом и попросил для нее эту книгу, а заведующий родильным домом, человек умный, сначала отказал ему, сказав: «Как я могу дать вам эту книгу, если ее праведный автор отрицает такие вредные взгляды, как ваши?» — и тогда тот молодой халуц[242] пообещал отказаться от своих вредных взглядов, и его жена согласилась с ним, и им дали эту книгу, и можно думать, что они выполнили свое обещание, ведь современные люди обычно держат свое слово.

В общем, все, что я ей наболтал, не имеет особой важности, какая уж там важность у придуманных слов. Куда важнее были слова госпожи Сары, которая сказала: «Я уверена, что книга нашего праведника-отца еще множество сердец повернет на правильный путь».

Возвращаясь в гостиницу, я все время напоминал себе, что нужно немедленно отправить эту книгу в Страну Израиля, пока эта женщина не узнала, что ее собеседник все выдумал. В гостинице я спросил Крульку, нет ли у нее толстой бумаги, чтобы завернуть посылку, и веревочки, чтобы ее перевязать. Крулька сказала, что веревочка найдется, а вот бумаги в доме нет. Был у них большой лист толстой бумаги, но хозяин разложил на нем изюм, чтобы сделать вино на Песах. Я оделся и отправился в магазин купить себе бумагу. А тут уже близилось время минхи, и наш раввин вышел прогуляться перед началом молитвы. Он шел, заложив руки за спину и волоча за собой палку. Увидев меня, он спросил: «Видел ли господин моего сына?»

Я ответил, что видел.

«Я знаю, что вы его видели, — сказал он, — я имею в виду видение духовное, глубинное. Каково мнение господина: мой сын — большой писатель?»

Я признался, что не читал его произведений.

Он удивился: «Если даже такие, как вы, не читают его статей, кто же тогда их читает?»

«Я и такие, как я, читают Гемару», — сказал я.

«А для кого же пишет он?»

«Может быть, для простых людей?» предположил я.

«Для простых людей? Лучше бы простые люди читали „Хайей адам“ или „Кицур Шульхан арух“[243] и знали, что от них требуется. А почему господин не показывается больше у меня?»

Я обещал ему прийти.

«Когда?»

«Завтра».

Да не накажет меня Господь за то, что я не сдержал своего слова.

Уже темнело, когда я распрощался с раввином. Солнце зашло, но луна еще не вышла. В былые времена парни и девушки выходили в эту пору гулять и специальный человек с лестницей на плече шел с одного конца города до другого, от фонаря к фонарю, и зажигал их все, и парни смотрели на девушек, а девушки опускали головы, и большая радость наполняла город, потому что люди тогда любили друг друга и их радовало, когда они встречались друг с другом. И было вполне естественно, что они радовались встречам, поскольку все они были красивы и красиво одеты. А сейчас фонари разбиты, керосина недостает, и владелец лестницы не появляется, и дороги разбиты, и нет на улицах людей. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь еще гулял в эту пору по городу, кроме меня да Игнаца.