Ломакс тихо спросил:

— Она была хорошенькой в этом своем синем платье?

— Хорошенькой! — взорвался Драпински, взмахнув руками и столкнув одну из банок. В банке лежал листок с надписью: «Чистые». Даже толчок не воскресил обитателей банки. — Она выглядела ужасно! Вызывающе!

Банка покатилась по столу. Драпински не обращал на нее никакого внимания. Ломакс поймал банку у самого края стола.

— Это платье совсем не шло ей. Одно из тех нелепых платьев, которые она носила в последнее время. На несколько размеров меньше ее настоящего размера. Она совсем не была худенькая. Платье уродовало ее. Гейл коротко подстригла волосы. Якобы стильная стрижка. На самом деле она только подчеркивала пухлые щеки и толстую шею. Плюс она перекрасилась в блондинку, а корни отрастали черным. Затем этот макияж, который должен был превратить ее в красотку. Гейл безбожно заигрывала со мной. В тот день она посмотрела на меня сквозь ресницы и сказала так жеманно: «Привет». Что я мог сделать? Послать все к черту!

Ломакс осторожно поставил банку на стол. Мухи перекатились в другую сторону. Ломакс был уверен, что они мертвы.

— Она заигрывала с вами?

— По привычке. Без всяких намерений.

— Но вы же были друзьями и…

— Мы были друзьями в самом начале. Много разговаривали. Она доверяла мне. Делилась секретами. Несмотря на то что она умерла, я не расскажу их вам, потому что Гейл доверяла мне. Вы можете в это поверить? Нет, видимо, вы считаете, что тут скрывается что-то грязное.

Ломакс понимал, что за агрессивностью Драпински стоит боль.

— Я могу в это поверить и не собираюсь выпытывать у вас секреты Гейл. Я просто пытаюсь понять, почему со временем вы стали для нее чужим человеком.

Выражение на лице учителя стало другим.

— Она изменилась.

— Выросла?

— Нет. Она изменилась, и в этом виновата ее мачеха.

Джулия говорила, что помогла Гейл измениться. Ломакс сказал ей тогда, что нельзя никого изменить. А Джулия взъерошила его волосы и заметила, что он слишком пьян.

— Я не верю, — Ломакс прочистил горло, — что один человек может изменить другого.

— Вам придется поверить, — ответил Драпински. — Потому что Гейл изменилась, и виной всему женщина, которую вы защищаете.

— Но как можно изменить кого бы то ни было?

— Когда Гейл пришла в колледж, она совсем не была привлекательной в обычном смысле этого слова. В ней было что-то особенное, но я уверен, что многие люди назвали бы ее незаметной, никакой. Многие, но не я. Она была простой и нежной, она была самой собой. А мачеха решила сделать из нее еще один клон.

— Каждая девушка хочет быть хорошенькой. Для этого не обязательно иметь мачеху.

— Джулия Фокс стала применять к Гейл какую-то садистскую методику. Какие-то деревянные пластинки на спине, чтобы сделать походку ровной. Гейл приходила в школу в жутких платьях, в которых едва могла вздохнуть. Она обрезала волосы и изменила их цвет. Села на изнурительную диету, хотя втайне продолжала объедаться какими-то леденцами, поэтому не слишком быстро сбрасывала вес. Кроме того, она постоянно хромала, потому что мачеха велела ей носить слишком тесные туфли. Зачем? А потому что маленькие туфли должны были остановить рост ноги — на самом деле у Гейл были довольно крупные ноги. Ей приходилось постоянно семенить, вместо того чтобы ходить свободно. Эти туфли просто калечили ее, но всем вокруг было наплевать.

Ломакс отпрянул. Казалось, ярость Драпински была направлена прямо на него.

— Кроме вас, никто этого не замечал?

— Кроме меня, никого это не волновало.

— А как же ее отец, мистер Драпински?

— Ему не было никакого дела. Однажды я рассмотрел ее ноги. Туфли так натерли их, что ноги походили на цыплячьи лапки. Они кровоточили. Кровь просто сочилась из-под кожаных ремешков. Тем не менее туфли Гейл носила дорогие. Жена сказала, чтобы я не вмешивался, но я все равно решил позвонить ее отцу. Этакий стильный дорогой адвокат — его совершенно не интересовало, что происходит с дочерью. Он вел себя так, словно я какой-то сумасшедший, который непонятно почему толкует ему про обувь Гейл.

— После этого она перестала носить эти туфли?

— Перестала. Но ведь отец должен был заметить, что Гейл не могла ходить от боли. Я больше не хотел ничего знать о ее семье. Я просто сказал ей: «Гейл, ты замечательная, тебе не нужно меняться. Не слушай Джулию. Она не права. Твои ноги не такие уж большие. У тебя красивый цвет волос. Тебе незачем носить эту одежду. И не важно, сколько ты весишь. У тебя красивая походка. Будь собой».

Говоря это, Драпински смотрел куда-то в пустоту. Ломакс решил, что он обращается к Гейл. Лицо учителя разгладилось. Голос звучал жалобно. Он словно просил прощения.

— Это помогло? — спросил Ломакс.

— Нет.

— Она не послушалась вас?

— Мачеха имела на нее слишком сильное влияние.

— Почему?

— У Гейл ведь не было матери. Наверное, хотела угодить мачехе. Не знаю. Если бы вы слышали, как Гейл говорила о ней. Я сказал: «Гейл, если бы Джулия носила туфли меньшего размера, она бы изуродовала свои ноги». А она ответила: «Джулия держит спину прямо, поэтому ее вес распределен равномерно. Одна нога ступает в след другой. На снегу ее следы представляли бы собой прямую линию. Она держит равновесие. Джулия делает короткие шажки и держится прямо».

Ломакс едва удержался, чтобы не кивнуть. Это было действительно так. Он часто восхищался походкой Джулии.

Драпински продолжал:

— Вот поэтому я и решил, что Джулия — отвратительный йети. Я всегда представлял ее в виде цепочки следов на снегу. Разумеется, четкой и прямой.

— Я не понимаю, как Джулия могла заставить Гейл измениться, — сказал Ломакс.

— Запугиванием. Вначале она давила на Гейл психологически, хотя, как мы видим, иногда это заканчивалось физическим насилием. В любом случае то был жестокий опыт. Особенно потому, что у Гейл не было никакой надежды стать привлекательной в обычном понимании этого слова.

Мужчины молча посмотрели друг на друга.

— Она перестала приходить в лабораторию? — спросил Ломакс.

— Да. После того разговора. После того, как я плохо отозвался о мачехе. Я был таким глупцом. Я совершил ошибку. Я не должен был критиковать Джулию. Я должен был просто помочь Гейл. Она еще посещала мои уроки, но семестр закончился, а потом я уже не читал ей лекций.

— Кто рассказал вам, что мать Гейл умерла?

— Гейл. Мать умерла, когда она была совсем маленькой. Она рассказала мне все. Ужасная история. Просто трагедия.

— Благодарю вас, — произнес Ломакс, вставая. — Спасибо, что уделили мне время.