Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Пожалуйста, Фарит… Не трогайте меня.
— Возьми себя в руки. До города как-то надо добраться, стоит глухая ночь, холодно. Идем.
Он говорил так спокойно и повелительно, что Сашка не смогла сопротивляться. Поднялась и побрела за ним, подволакивая ноги. Каблуки на туфлях разбились, набойки отлетели. Выбросить можно туфли. Ну и шут с ними.
Коженников открыл перед ней дверцу белого «Ниссана». Сашка привычно съежилась на сидении.
— Не замерзла?
— Зачем, Фарит? Я что-то сделала не так? Что-то нарушила? За что?!
— Ты не смогла самостоятельно решить проблему. Согласен, твоей вины тут нет. Или почти нет. Но ведь и ребенок не глотал таблетки, а только играл… Это всего лишь страх, Саша. Генерал-страх. Император-страх, формирующий реальность… Пристегнись.
Машина выкатилась на трассу — справа и слева стеной стоял лес. Дорожные знаки вспыхивали в свете фар и уносились назад — размазанные пятна белого огня.
— Страх — проекция опасности, истинной или мнимой. То, что ты носишь на шее — фантомный страх, привычный… знаешь, как привычный вывих. Ничего не случилось. Но ты веришь в беду, и потому ты пережила эти минуты, как настоящую трагедию.
— Вы научили меня бояться, — Сашка сжала пальцы на телефоне.
— Нет. Ты умела это и без меня. Это все умеют. Я просто направил твой страх, как стрелу — в цель.
— И вы достигли цели?
— Да.
Сашка повернула голову. Коженников смотрел на дорогу, стрелка на спидометре подбиралась к ста двадцати.
— Эти первокурсники, — медленно сказала Сашка. — Вы их как-то отбираете?
— Да.
— И сейчас где-то живут школьники… или солдаты… или студенты… чей страх вы направляете в цель? Которые выполняют ваши задания, собирают монеты…
— Да.
— И вам их не жалко?
— Нет. Это Слова, они должны реализовать свое предназначение.
— А другие люди? Они…
— Разные. Предлоги, союзы, междометия… грязные ругательства, — Коженников улыбнулся. — На каждом человеке лежит тень слова, но только Слово целиком, четко впечатанное в ткань материального мира, способно вернуться к своим истокам, дорасти от бледной проекции до подлинника.
— И орудие для этого — страх?
— Саша, — Коженников сбросил скорость на повороте. — Ты давно уже учишься не потому, что тебя заставляют, а потому, что тебе интересно. Ты распробовала этот мед. Быть Словом — ты понимаешь, что это значит?
Сашка молчала до самой Торпы; наконец, под колесами загремели булыжники Сакко и Ванцетти. Машина остановилась у крыльца с каменными львами. Горели фонари, ни одно окно не светилось.
— Спасибо, — сказала Сашка чужим голосом. — До свидания.
И открыла дверцу.
— Саша?
Она замерла.
— Отдай мне телефон.
Сашка обернулась. В очках Коженникова отражался фонарь, оттого казалось, что на Сашку смотрят в упор два горящих белых глаза.
Путаясь, она стянула с шеи розовый шнурок. Коженников взвесил телефон в руке:
— Ты понимаешь, что значит быть Словом? Глаголом в повелительном наклонении? Ты знаешь, что это такое?
Сашка молчала, лишившись речи.
— Хорошо, — Коженников небрежно уронил мобилку в «бардачок». — Спокойной ночи, Саша.
И уехал.
* * *
— Егор, можно тебя на минуту?
В столовой галдели и звенели посудой. Разносили горячий борщ, в котором плавали, как белые запятые, островки сметаны. Сашка дождалась, пока Егор закончит обедать; когда он в толпе однокурсников зашагал к двери, на ходу вытаскивая сигареты, она обнаружилась на его пути естественно и непреклонно.
— Я сейчас, — сказал Егор однокурсникам.
Они поднялись в холл. У копыт бронзового жеребца рядком сидели первокурсники. Сашка увлекла Егора дальше — в глубокую оконную нишу.
— Такое дело… У тебя проблемы с практической специальностью?
— Не сказал бы… То есть, конечно, идет туго, но у всех так.
— Что у всех — меня не интересует, — сказала Сашка жестко. — Ты — глагол в сослагательном наклонении, у тебя есть особенность. Если ты не будешь изо всех сил учиться — то… догадываешься, что?
Егор смотрел пустыми, неподвижными глазами.
— Ты что, не понимаешь, о чем я говорю?
— Понимаю. Нам то же самое говорят на каждом занятии. Если ты не завяжешь шнурки — упадешь. Если не будешь кушать кашу — вырастешь неудачником.
— Егор…
Сашка осеклась. Егор пребывал, наверное, на самом сложном этапе информационной перестройки: как личность почти распался, как слово еще не сложился. Она вспомнила себя год назад: примерно в это же время они познакомились, Егор уверенным в себе, сильным и добрым человеком. Егор вытащил однокурсника Степку из реки; Сашка нередко замирала посреди движения, вперив взгляд в одну точку, и точно знала, что провалит зачет по практической специальности…
Она взяла Егора за руку. Еще секунда — и она присвоила бы его, сделав частью себя.
Но она удержалась, вспомнив горький опыт.
* * *
Она отнесла к мойке поднос с грязной посудой. Костя отодвинул стопку тарелок, освобождая место на длинном цинковом столе. Сашка благодарно кивнула.
— Ты ему не поможешь, — сказал Костя. — И не бери дурного в голову: это их дело, пусть работают. Как мы работали.
— Мы помогали друг другу, — тихо сказала Сашка.
— Мы — однокурсники. А они… он тебя никогда не поймет. Не пришло время.
Костя пошел к выходу из столовой, а Сашка подумала, что он прав. Есть вещи, которые объяснить нельзя; разве не об этом твердили с самого начала Портнов и Стерх?
* * *
Осень наступила в середине сентября, резко похолодало. Дожди не прекращались до самого первого снега. Сашка топила крохотный камин в комнате — углем из бумажной пачки и дровами, купленными на базаре. Дрова трещали, рассыпали искры, Сашка часами сидела перед камином с книгой на коленях. Ложилась спать, укрывшись простыней, среди ночи натягивала на себя одеяло, а под утро, бывало, просыпалась от холода и, конвульсивно позевывая, кутаясь в куртку поверх ночной рубашки, разжигала огонь в камине.
Над крышей поднимался дым. Шел первый снег, ложился на головы каменных львов, засыпал город Торпу.
* * *
— Мама?
Хозяйский телефон стоял на полочке, у входа на первом этаже. Старинный телефонный аппарат с высокими, «рогатыми» рычагами для трубки. Сашка привалилась плечом к кирпичной оштукатуренной стене.