Это произошло несколько лет назад, Пётр Фёдорович Сорокин, он же вор в законе Француз, тихо-мирно катил по Приморскому шоссе. Не на джипе и подавно не на «Мерседесе», а всего лишь на новой «девятке». Он был далёк от ухарства пресловутых «малиновых пиджаков» и держал, как положено в населённых пунктах, не больше шестидесяти. Он миновал Лахту, скоро промелькнула и белая табличка «Лисий Нос». Вот знакомая деревянная башенка – чья-то бывшая дача, превращённая в продовольственный магазин…

И тут на дороге перед собой Француз увидел человека на костылях. Человек решительно двигался поперёк проезжей части, принципиально не замечая мчащиеся машины. Сорокин немедленно сбросил газ, и весьма вовремя. Прямо перед носом «девятки» инвалид угодил костылём в выбоину асфальта и рухнул врастяжку.

Слава Богу, у сорокинской машины было всё в порядке с покрышками и тормозами, да и по быстроте реакции старый вор дал бы фору иным молодым. Страшно завизжав, остановленная «девятка» нависла бампером над упавшим, но не коснулась его.

Пётр Фёдорович вылетел из машины и склонился над инвалидом. Молча схватил его под мышки и одним рывком поставил на ноги. Силы Французу тоже пока ещё было не занимать. Парень подхватил один костыль, но выронил другой и тяжело опёрся на капот.

Только тут Сорокин как следует его разглядел. Калека выглядел вчерашним студентом, но уже успел опуститься. Грязная рубашка, рваные брюки, на шее – платок, в который, по-видимому, неоднократно сморкались… То, что увечья были настоящие, Сорокин определил сразу. Ноги у парня имелись, но, похоже, вовсе не действовали. Он даже смотал их вместе верёвкой, чтобы при ходьбе служили хоть какой-то опорой…

А на спасителя своего он смотрел не с благодарностью, а с презрением и злобой, так, словно во всех несчастьях его жизни был виноват именно Сорокин. На данный момент он выглядел трезвым, но «выхлоп» однозначно соответствовал застарелому перегару.

– Смотри, какой серьёзный, – неожиданно усмехнулся Француз. – Куда направляешься-то, герой?

– В собес, – оскалился парень. – Узнать, чего свою подачку месячную не несут. Голодом морят, чтобы отделаться? Не-е-ет… – Он оторвал одну руку от костыля и согнул её в оскорбительном жесте. – У меня встречный план… Вот подачку получу и обратно через дорогу попрыгаю. Может, собьют наконец. А не собьют, литр водки куплю…

Решив, что разговор закончен, парень решительно перехватил костыли, оторвался от капота и поволок своё полумёртвое тело дальше – жалкий, страшноватый, надломленный… Сорокин проводил его взглядом.

Помотавшись по зонам, поднявшись из зелёных пацанов-крадунов в законники, Француз большинство людей видел насквозь. И он кое-что разглядел в этом опухшем от пьянства лице. Кое-что, выделявшее его из сотен других таких же окаменелых… Вместо того, чтобы продолжить путь, старый вор отогнал машину в сторонку и пошёл следом за парнем.

– Ну, что ещё? – неприветливо поинтересовался тот, когда Пётр Фёдорович с ним поравнялся. – За спасибом пришёл?

– Как говаривала моя grand-maman[56], – улыбнулся Сорокин, – лучше маленький рубль, чем большое спасибо…

– Merde, се que с 'est toute votre vie…[57]– процедил парень.

«Ага! А я в тебе не ошибся», – подумал Сорокин и вдруг жёстко рявкнул:

– А ну, хорош понтитъ, баклан! Молод ещё! Быстро, выкладывай – что с ногами? С кем живешь? Где?

Он задавал свои вопросы быстро и резко, пустив в ход всё то, что на самом деле и называется авторитетом. Один взгляд Француза, бывало, заставлял колоться и матёрого урку, ну а парень, не ожидавший такого напора, даже не подумал оспаривать его право на такой вот допрос.

– Позвоночник… с чердака вниз провалился… – ответил он тихо. – Живу во-он там, в развалюхе. Дача… так называемая… Квартиру своей бывшей оставил…

Француз перешёл на нормальный язык:

– А раньше чем занимался? Парень огрызнулся:

– Ассенизатором был!

– Кончай базар, дело говори! – снова показал зубы Сорокин.

– Инженер я, – опустил глаза парень. – Компьютерщик. Неплохой, говорят… был. «Пода-айте слепому на телевизор…»

– Хватит, – спокойно оборвал Пётр Фёдорович. – Чего ж в прошляки-то подался? Мозги вместе с ногами отсохли.

Oтвет был прост, как вся наша дерьмовая жизнь:

– А дома мне агрегат добрый дядя поставит?

Француз всегда принимал решения быстро.

– Ладно, – сказал он, – слушай сюда. В собес свой и завтра не опоздаешь. А сейчас мотай взад, до халупы доброшу. – И, увидев в глазах парня немой вопрос, представился. – Пётр Фёдорович, si vous voulef[58]. А тебя?

– Иван… Иван Резников. Борисович…

Он был то, что получается, когда мама русская, а папа еврей. Для одних – «гой», для других – «жидовская морда». Осознание этого факта пришло в подростковом возрасте и было до крайности горестным. А в детстве он был усверен, что Резников – нормальная русская фамилия. Не Филькенштейн ведь какой-нибудь, не Рабинович…

– Ну да, – фыркнул Француз. – Хайкин тоже русская фамилия. А Троцкий – польская.

Дача, где летом и зимой проживал Иван Резников, действительно грозила вот-вот завалиться. Сгнившие венцы, поломанный шифер на крыше, отсыревший подпол…

– Квартиру делить не захотела, – пояснил Ваня. – Бывшая моя, то есть… Дом-то ещё дед её строил, ну, она его мне… за полквартиры…

Пётр Фёдорович помог ему вскарабкаться на крыльцо – оно было слишком высоким. Сорокин уже успел оценить многочисленные преимущества в расположении этого дома. Рядом с городом, но всё же в дачном посёлке. Стоит не на главном шоссе, а на одной из боковых улиц, притом очень близко от станции. И подъезд для машин хороший. Одинокий инвалид, угрюмый и не больно общительный…

Зато сам вроде бы весьма с головой… Вот и загадывай, где найдёшь, где потеряешь.

– Ладно, Ваня, – попрощался Француз. – Бывай. Потом заеду к тебе.

– А если я вдруг в собес…

– Да пошли ты его на хер, этот собес, – посоветовал Пётр Фёдорович и вышел.

Менее чем через сутки в дверь постучали. Весьма, прямо скажем, уверенно и весомо. Кто это мог быть?.. К Ивану неделями не заглядывала ни одна живая душа. Пётр Фёдорович?..

– Входите, не заперто! – крикнул Иван. Входную дверь он действительно не запирал. Красть у него всё равно было нечего, зато ковылять к ней, проклятой, с того конца дома, и только затем, что какой-нибудь идиот явился узнать, не сдаётся ли комнатка…