«Ты не сможешь. Ты не первая, кто пытается…»

– Но последняя. От греха в крови и впрямь не отмыться… Но что делают с испорченной кровью? Ее выпускают, – прошептала я и заиграла громче, вкладывая в импровизированную симфонию, собранную из осколков их сердец, все свое сожаление.

Я почувствовала, как подушечки пальцев липнут, рассеченные, но продолжила играть. Зажмурилась, рождая музыку пережитой трагедии, незаслуженного прощения и долгожданной свободы.

Башня под моими ногами задрожала, окутанная ею, а затем извергла крик тысячи голосов. Я едва не выронила скрипку, оглушенная, но устояла, упрямо играя, пока башня не выпустила весь дух. А затем это случилось: она умерла. Превратилась в обычное сооружение былых времен – безжизненный камень, в котором не было ничего особенного, кроме меня, заточенной внутри.

Руки обессиленно упали вдоль тела вместе со скрипкой. Воцарилась тишина – целебная, она обволакивала, неся долгожданный покой. Умиротворение, воцарившееся там, где прежде правил хаос.

Пальцы потянулись к шее, обожженной драгоценным жемчугом. Освещенные крыльями мотылька, Вестники даров сверкали так ярко, что слепили – безупречно белые, как звезды на черном бархате неба. Все жемчужины до единой.

– Черт! – воскликнула я, подняв к лицу скрипку. – Это что же… Если я хочу сочинять заклинания, мне теперь везде придется со скрипкой таскаться?!

– Что поделать. Какая Верховная – такие и заклинания…

Я вздрогнула от этого голоса, и мне в спину что-то вонзилось. Лезвие разодрало кожу вместе с кофтой, вырезая на мне причудливые фигуры, как на хеллоуинской тыкве. Я поперхнулась собственным визгом, согнувшись к земле, но чувство никуда не делось. Лезвие повело в сторону: оно выточило на мне ровный круг, а затем безукоризненной линией разделило его на две симметричные половины. Я не видела, но ощущала: эти движения, вырванные из нашего с Джулианом детства, нельзя было ни с чем спутать. Только если раньше он рисовал кистью и хной, теперь же это был нож.

Знак близнецов.

– Мы – одно целое, – прошептал Джулиан, стоя позади, и висок обожгло горячим дыханием и запахом мятной жвачки и кофе. – Слушай Нимуэ. Слушай будущее. Ты знаешь, какую мелодию должна мне сыграть. Рожденное вместе, оно должно и умереть вместе.

Я упала на колени, а когда нашла в себе силы встать и дотянуться дрожащей рукой до спины, видение исчезло. Как последний вздох башни, оно было ее напутствием. Это видение забрало с собой и парализующую боль, и набежавшую кровь, и татуировку из шрамов, которая когда-то воплощала нас с Джулианом. Ныне же символ уродства и зверств, эта татуировка все расставила по своим местам.

Близнецы. Две половины того, что должно было быть идентичным, но не было. Лазейка. Новое заклятие. Пальцы зачесались, потянувшись к скрипке, но я сдержалась, подобрав ее под мышку и кинувшись к стене.

– Я придумала… Придумала… – зашептала я, судорожно рисуя пальцем на двери отпирающий знак. – Надо выбираться отсюда, пока совсем чердак не потек… Перестань разговаривать сама с собой, Одри! Ты же не хочешь напугать Коула? Не хочешь!.. А что, если… Все, замолчи!

Я прикусила себе язык и, сконцентрировавшись, открыла дверь. Точнее, просто пробила стену: она осыпалась крошкой, образовав дыру высотой в мой рост, и я вышла из башни, встреченная ярким солнечным светом и Ворожеей.

– Ты опоздала, – сказала она, стоя под пихтой со спиралевидными узорами, светящимися на коже, и в утепленной накидке с цветами Самайна.

Я почувствовала жжение, расползающееся вокруг запястья, и поднесла к глазам руку: метка атташе стремительно белела.

Самайн – триумф мертвецов. Он вовсе не о карамельных яблоках, детском смехе и леденцах. Это смерть природы во всполохах сумрака и начало темной половины года. Грань между мирами стирается, и к смертным выходят пировать божества с острова Тир нан Ог – вечно молодые, а потому вечно мертвые. Именно поэтому в день Самайна всегда умирает чуть больше людей, чем в любой другой, – веселясь с жителями Тир нан Ог и сами того не ведая, живые уходят вслед за ними, соблазненные реками пряного пунша и тыквенным пирогом, но уже не возвращаются.

Самайн забирает души. Он же забрал и мою.

– Нет-нет-нет!

Черная метка вокруг запястья начала тлеть и стираться, как пороховая дорожка. После долгого заточения в башне, не пропускающей солнца, моя кожа казалась прозрачной, а оттого расползающийся рубец светился на ней, неестественно яркий. Вопреки этому, рука совсем не ныла – в конце концов, это ведь не от нее отрезали кусок. Его отрезали от моего сердца – именно поэтому болело там, глубоко внутри, откуда рвался иступленный шепот, тонущий в шорохе листьев:

– Нет… Этого не может быть! Я не верю!

Я выронила скрипку и вцепилась ногтями в запястье, судорожно растирая его, будто могла остановить процесс. Метка белела так медленно, будто глумилась надо мной, миллиметр за миллиметром… Ровно до выпирающей косточки сбоку, делящей татуировку на две половины. Поглотив одну из них, смерть вдруг передумала и остановилась.

Затаив дыхание, я присмотрелась: на внутренней стороне запястья черная линия была ровной и незыблемой, но на внешней начинала рубцеваться. Это было неправильно… Неправильно и замечательно!

– Коул жив? – выдавила я не своим голосом, боясь выпустить вздох облегчения раньше времени. – Или мертв?..

Ворожея, хранящая неуместное молчание, бросила задумчивый взгляд на небо. Ее костяные серьги раскачивались от ветра, поднятого мной.

– И то и другое.

– Как такое может быть?

– Мы живем в Завтрашнем дне… А Коул ушел в сегодняшний. Здесь он мертв, а там – еще нет.

Я растерянно заморгала, ловя разбегающиеся мысли. На плечи мне вдруг опустилась теплая накидка Ворожеи, пропитанная запахом вербены, красно-оранжевая с рисунком из кленовых листьев. Я укуталась в нее и вдруг обнаружила, что действительно замерзла, стоя в изодранной кофте посреди лесного уголка пустыни, до которой наконец-то добралась осень.

– Я не понимаю… Где именно сейчас Коул? – спросила я. – Он обещал ждать меня здесь, у башни… Объясни мне, наконец, что случилось!

– Джулиан напал на Шамплейн, – сказала Ворожея, и в ее рубиновых глазах, как в вине, плескался рассвет, рождающийся за нашими спинами. – Коул отправился туда вместе с Диего на помощь остальным. Тебя не было слишком долго, Одри… Сегодня первое ноября.

Я покачала головой, отшатываясь от Ворожеи, и взглянула на собственные пальцы: с землей под ногтями, они были такими же грязными, как и вся остальная одежда. В башне я этого даже не замечала, как не замечала и течения времени, подхватившего меня, точно река. Я провела в одиночестве вовсе не сутки и даже не восемь дней…

– Я провела в башне целый месяц, – прошептала я, ошарашенная, и спохватилась: – Но мы ведь живем в Завтра! Ты сказала…