том, где может быть Медора, пока в том лагере на болоте не нашлась ее заколка для волос.

Дюпри сделал паузу, чтобы отдышаться. Булл продолжил за него:

— Выражение «У болота есть глаза» относится не только к населяющим его животным. На болотах живут каджуны — в плавучих хижинах или прямо на лодках. Тем не менее никто ничего не видел и не слышал, и это казалось нам странным. У жителей болот необыкновенное шестое чувство, и они всегда сообщают шерифу, если замечают что-то подозрительное — охотников или браконьеров. А иной раз описывают явления, не поддающиеся рациональному объяснению.

— Что это значит? — заинтересовался Шарбу.

— Ты же знаешь, что я не сразу попал в убойный отдел. Работать я начинал в городе, полицейским в офисе шерифа Терребонна. Люди здесь суеверные, а на болотах и того хуже. Жизнь там дает иное представление о реальности, и в офисе шерифа не раз получали свидетельства очевидцев, которые якобы видели ругару или даже сталкивались с проделками лютинов. Так что нас удивило, что никто ничего не видел и не слышал.

— Ругару? Лютины? — переспросил Джонсон.

— Ругару, или loup-garou, — болотное чудовище вроде оборотня. Кто такие лютины, объяснить сложнее: это что-то вроде озорных духов, гоблинов; а есть еще фифолеты, болотные, или блуждающие, огни. Согласно верованиям каджунов, это злые духи, призраки умерших, которых течение унесло к байу[21], стоячим водам.

— И полиция Терребонна всерьез относится к этим заявлениям? — удивленно спросил Джонсон. — Когда я занимался сектами, власти воспринимали такого рода вещи скептически.

— Уверяю вас, если б вы прожили там хотя бы один сезон, все это не казалось бы вам столь уж нелепым. Болото — живое существо. Если вы работаете полицейским вблизи этнических поселений рома, коренных американцев или каджунов, то должны изучить и понять их обычаи, иначе запутаетесь. Кроме того, все знают, что в южной части Луизианы практикуют вуду.

— Вуду — в смысле колдовство? — спросила Амайя.

Булл бросил на нее недовольный взгляд и ответил очень серьезно:

— Вуду — это традиционная религия в таких странах, как Того или Бенин, а в Гаити — государственная религия. Есть и карибский вариант вуду, созданный на основе верований рабов, завезенных из Африки, и рудиментов христианства: сантерия, кандомбле, умбанда. И да, — сказал он, обращаясь к Джонсону, — сообщения о любой подозрительной деятельности очень даже принимают: когда такая вера является частью культурных корней, приходится признать, что с ней связано очень многое. Всяческие церемонии, жертвоприношения животных, ночные бдения, разграбление могил, кража останков…

— Я понял. — Подняв руку, Джонсон кивнул.

— Джером сделал ошибку, — продолжил Дюпри. — Прошла неделя с тех пор, как пропала его сестра, а у нас ничего не было. Никто ничего не видел, а если и видел, докладывать нам об этом не собирался. Не предупредив нас, Джером предложил вознаграждение в двадцать тысяч долларов за любую информацию о Самеди. В болотах дела обстоят иначе, чем в остальном мире: он не публиковал объявлений в местной газете, ничего не сообщал местному радио. Двадцать тысяч долларов — довольно приличная сумма, и оставалось только пустить слух, что он готов ее заплатить, а остальное устроилось само собой.

В тот день мы долго пытались связаться с Лиреттом, но безрезультатно. Ближе к полудню явились к нему домой. Мать открыла дверь с винтовкой в руках, встревоженная и испуганная, хотя вряд ли можно упрекнуть в чем-то бедную женщину после всего того, что она пережила в последние дни. Она сказала, что сына нет дома; он знал, что мать выписывают, однако не забрал ее из больницы, а значит, с ним случилась как-то беда. Мы были согласны: каждый, кто знал Джерома Лиретта, был в курсе того, как он предан своей семье. И он уж точно не бросил бы мать, потеряв бабушку и сестру. Мы позвонили шерифу и начали готовить отряд, чтобы отправиться в болота на поиски, как вдруг раздался анонимный звонок и нам сообщили, где искать тело. Координаты указывали на болотную байу, указать это место мог только местный каджун.

Почти в это же время нам снова позвонила мать Джерома; она была в истерике и говорила что-то о послании сына, которое он якобы нам передал. Мы подумали, что это дурная шутка, а может, звонил какой-то мошенник, привлеченный двадцатитысячным вознаграждением, которое Джером посулил за сестру. Тем не менее мы решили разделиться. Мы с шерифом, детективом Буллом и его людьми отправились к тому месту, где, согласно указаниям, находилось тело Лиретта; Карлино поехал к нему домой поговорить с матерью.

— Это была ловушка, — предположил Шарбу.

— Нет, не ловушка. Самое отвратительное в этом деле заключалось в том, что матери действительно передали послание от Джерома. Мы нашли тело Лиретта в указанном месте. Обезглавленное. Они прибили туловище к дереву в лесу, окруженном плавающими растениями. Обезглавленный Джером был полностью раздет и, казалось, шагал по зеленому туманному лугу, растущему из воды у его ног.

— Значит, Карлино… — сказал Джонсон.

Дюпри выдохнул.

— Агента Карлино мы нашли на крыльце в доме Лиретта; он был весь в крови, с дырой в груди, но все еще живой. В двух метрах от него, на последней ступеньке, кто-то аккуратно положил отрезанную голову Джерома. Я склонился над своим напарником, который всячески пытался что-то мне объяснить. Слова вырывались у него изо рта вместе с кровью; я просил его помолчать, но он отчаянно силился что-то сказать. Я нагнулся еще ниже, приложил ухо к его рту и сумел разобрать слова: «Лиретт жив».

Я подумал, что он спрашивает о судьбе Джерома, что выглядело довольно странно, потому что со своего места он отлично видел отрезанную голову. Я подумал, что у него шок и он бредит, и ответил: «Извини, дружище, я не успел. Лиретт мертв».

Мой напарник откашлялся, захлебываясь кровью.

«Нет, нет, он жив», — повторял он, протягивая руку к лежащей на ступеньке голове. Срез был неровным, как будто голову оторвали, а не отрубили, — это ощущение усиливали сухожилия, нервы и кровавые лохмотья, торчавшие из основания шеи. Так и должна выглядеть голова, оторванная от туловища: голубовато-белая кожа, потемневшая в некоторых местах, из приоткрытого рта торчит белый пересохший язык. Глаза были закрыты, и всякое сходство с красавцем Джеромом Лиреттом исчезло. Тем не менее это, без сомнения, была его голова. И вдруг Лиретт открыл глаза и посмотрел на меня. Он засунул язык обратно в рот и разомкнул губы, словно собираясь заговорить.

Дюпри сделал паузу, наблюдая за реакцией Амайи; та кивнула, не выражая никаких сомнений и дожидаясь, пока он продолжит.

— Я застыл, изумленно глядя на голову; уши