Все, со всеми разделалась, с мужем, свекровью, даже с идальго верным Воронцовым. Опять одна, как в Одессе, но там родные были, а здесь никого. Я как человек невидимка: всех вижу, а меня никто, и я сама себя уже не вижу. Иду по улице Фрунзе, надо свернуть к дому, но прохожу мимо, иду дальше по мосту через Москву-реку. Остановилась посреди моста, посмотрела вниз на воду – жутко; смотрю на серый дом с кинотеатром «Ударник». Молодец Трифонов, не побоялся написать «Дом на набережной». И я не испугаюсь завтра, фигушки вам всем. И с мужем жизнь налажу, и со свекровью отношения. Все, уверена, будет хорошо, все в наших руках.

Я рванула назад. Дверь открыл Миша.

– Вот чудненько, сейчас перекусим, ты же голодна, – сказал он, прижимая меня к себе и целуя в щечку. – Мама блинчики с мясом сварганила. Подогрей. А еще филе окуня в томате есть. Если есть желание, можем в Домжур махнуть или лучше в Дом кино, ты ведь там еще не была?

– Неохота, я по дому, по тебе очень соскучилась. А Сонечка когда придет? Может, подождем ее, вместе веселее. Да, слушай, Миша, со мной сейчас в лифте мужчина поднимался. Лицо страшно знакомое, а вспомнить никак не могла. По-моему, какой-то композитор.

– А-а, Соловьев-Седой. Он, когда из Ленинграда в Москву приезжает, в гостиницах не останавливается, не любит, к соседям на седьмой этаж заезжает, Ираида Ивановна в Большом театре танцевала. Я вчера его тоже встретил, в Военторге, за «Саперави» вместе в очереди стояли.

Сонечка, когда пришла с работы, я ей за ужином, с аппетитом уплетая окуневое филе в томате, еще раз рассказала про встречу в лифте.

– А я знаешь, кого часто вижу в гастрономе, где гостиница «Москва»? Шолохова.

– Великий наш писатель там микстурой запасается и потом чапает к себе в номер, – пояснил Миша. – Так, мама?

– Я не слежу, куда он с ней идет.

– А разве в гастрономе и аптечный отдел есть? – не врубившись, спрашиваю я, вызывая у мужа приступ смеха.

– Ну, да, лекарствами торгуют. В таких пол-литровых бутылках, запечатанных сургучом. В них белая жидкость, покрепче, чем «Саперави». А давай махнем его по стаканчику. Ничего, что холодное, горлышко не простудишь? Дракоша, которого ты обожаешь, говорит, что в вине истина, а в водке – горькая правда. Я думаю, с водочкой сегодня повременим, хватит с нас новоселья.

Теперь и я хохочу, пополняя свой лексикон новым смыслом слова «микстура».

Утром раздался звонок из российского Минфина – последний вариант наших предложений принят, готовьте чистовик. Какой еще им нужен чистовик, когда все вылизано. Еще и объяснительную записку им гони, ну, это понятно. Целый день сидели с Раей, каллиграфическим почерком расписывали пять экземпляров простыней. Еще сутки мучилась с объяснительной. Доделывала ее уже дома на кухне, пыталась, чтобы она была как можно лаконичней, точней надо сформулировать каждое предложение. Две руки легли на плечи.

– Детка, на кого телегу строчим? Чаек будешь? Ну, так в чем же дело?

Так произошло очередное перемирие со всеми вытекающими из этого обстоятельствами.

Через месяц из главка вернулись наши же бумаги, только теперь на их бланках и в качестве указаний к немедленному исполнению. Опять работы воз и маленькая тележка. Все по-новому: штатные расписания, финансовые планы, производственные планы и т. д., и т. п. Бедная Раечка подняла на меня глаза.

– Мне отпуск не светит, совсем?

– Кто по-настоящему работает, тому ничего не светит.

А мне засветило. Да как! Тайно, исключительно конфиденциально Воронцов объявил, что в главке рассматривался вопрос о выделении мне жилплощади, на двоих с мужем однокомнатной квартиры.

– Я сам отправил все материалы. На новоселье пригласите?

Верный идальго был счастлив, и опять начались провожания после работы. Осень, моя любима пора. Но какая она, московская осень! Я ведь не знаю ни сентябрьскую, ни октябрьскую, да и в Москве я объявилась лишь в конце ноября, еще года не прошло.

Разноцветье осенних красок вызывает и у меня положительные эмоции. Но дождь, этот противный дождь… Он слизывает багрянец и золото с кроны деревьев, оттого становится грустно. Увядать вместе с природой совсем не хочется, посему я опять рвусь туда, где можно сохранить душевное равновесие и спокойствие. В Москве таких мест немало, все творческие дома – музыкантов, архитекторов, актеров, киношников. Но ноги в промозглую осеннюю мглу чаще всего ведут меня в журналистскую обитель. И не только потому, что рядом с домом, она греет своей особой атмосферой. Музыки в ресторане и баре нет, танцев тоже. Но есть разговоры под охлажденную водочку в графинчике и люди-человеки с большой буквы в моем местечковом понятии. Кто только не повстречался мне там. В ресторане, когда есть выбор свободных столиков, стараюсь выбрать позицию, с которой мне удобно просматривался бы весь зал. Иногда даже умоляю мужа пересесть, поменяться со мной местами, особенно если увижу какого-нибудь известного артиста. В детстве их фотографий у меня было на два альбома. Миша злится:

– Перестань пялиться на людей, это не театр.

Моя личная персона тоже уже примелькалась. Неожиданность появления пропала. Приятели мужа в лучшем случае присаживаются к нам целовать кто ручку, кто щечку, не более того. Табу на открытие мною рта еще не снято, и в Мишиных разговорах я участия не принимаю. Сижу молча и только слушаю.

– Можешь показывать свои ножки, ручки, демонстрируй бюст в любом декольте, но, умоляю, держи свой прелестный ротик на замочке, ключик пусть будет у меня, и не выпускай свой прелестный змеиный язычок, – каждый раз одно и то же предупреждение перед входом.

Меня это угнетает больше всего. Хочется с кем-то поделиться, обсудить увиденный фильм, да просто поболтать о том о сем. У Миши обширный круг знакомых, мне нравится, как тепло, по-дружески они его приветствуют: Мишаня, Мишутка, здорово, старик! Старик – так в их среде принято, независимо от возраста. Многих из этих людей муж знает давно, еще с Центрального лектория общества «Знание», где уже тридцать лет работает его мама. Он начал туда ходить еще школьником. Как они оба начнут вспоминать – заслушаешься. И про поэтические, и писательские, и композиторские вечера, и про Утесова, Райкина, Шульженко, Великанову с Лазаренко, да кто только не выступал тогда в Политехническом! Все знаменитости почитали за честь. Киноактеры из моего домашнего альбома практически все. Илья Эренбург, когда приезжал, перед входом в девятый подъезд было как на майской или октябрьской демонстрации, уйма людей. И моего любимого Муслима Магомаева Москва, оказывается, открыла для себя в Политехническом; он был тогда еще студентом третьего курса бакинской консерватории, но уже был включен в делегацию для участия в Днях азербайджанской культуры. Как сел за рояль, как начал исполнять арию Фигаро… Все! Зачем так долго скрывали такой талант.

– Мама, расскажи Оле, как Аркадий Островский первый раз вывел на сцену Кобзона и Кахно. Простенькие вроде бы песни, а какие жизненные, как ты любишь говорить. А пели ребята как! Вся страна потом подхватила. «А у нас во дворе есть девчонка одна…»