– Они от нас не выходили, – любимое выражение свекрови. – Помнишь, Миша, этот у нас был. Как его, ну, как его…

Кого она еще вспоминала, трудно сказать. Теперь и мне выпадала честь засветиться перед Мишиными знакомыми, известными поэтами, писателями, актерами. Поздоровавшись с мужем, они удостаивали и меня своим удивленным взглядом.

– Ольга, моя жена, вот украл девушку в Одессе, сейчас занят ее окультуриванием, – представлял меня муж.

Легкий смех, поцелуй или чаще пожатие руки, а затем полностью отсутствующий взгляд – это все, что перепадало от этих мимолетных знакомств. Но сам факт, что я стояла рядом с Андреем Вознесенским, Яковом Костюковским, Робертом Рождественским или меня удостоили взглядом Михаил Михайлович Яншин, Евгений Евтушенко и Римма Казакова и другие известные личности, всех и не перечесть, так действовал на меня, что хотелось что-то сказать, но я только, как глухонемая, улыбалась, подавляя свой внутренний порыв мычанием. Когда же я избавлюсь от своего одесского прононса и начну говорить, как они? Муж надсмехается, что меня и в могилу положат с этим идиотским построением предложений, с этими «Привозными» словечками и вылетающей ненароком не то бранью, не то пошлостью из анекдотов. Он не мог понять, как в одном человеке могут уживаться такие разные натуры: то ласковый котенок и здесь же ошалевшая рысь. Начитанная девочка из благополучной семьи и блатная профессионалка, ругающаяся отборным матом с одесского Привоза. Он и сам матерился, как и все его окружение, но у них всех это получалось более мягко, к месту, а меня как понесет…

Я стала прислушиваться, как же они разговаривают, мне тоже непривычно, как они акают, с ударением в словах на букву «а». Но приходится подстраиваться, и в ванной под звуки льющейся воды я корплю над произношением, будто в школе над английским. В голове даже ночью звучало: кацап, цап, цап. Мои тайные занятия стали приносить плоды. Первым, на ком я проверила свой метод, конечно же, был Воронцов. Идем после работы по бульвару, и я рассказываю, что вчера, когда ужинали в Домжуре, за соседним столиком сидели трое известных политобозревателей, которые по телевизору все время мелькают: Зорин, Зубков и Бовин. Пили шампанское.

– Вы с ними общались?

– Нет, они были увлечены собственными спорами, только кивнули друг другу. Миша Зубкова знает с тех пор, как радиостанция «Маяк» начала вещать.

Потом еще немного прошли, я продолжала болтать в том же духе, неся всякую чушь. Воронцов остановился, стоит, смотрит:

– Оля, с вами что-то происходит, я не могу понять: вы это или не вы? Почему вы стали со мной разговаривать таким официальным тоном, не надо, мы же не на партсобрании. Куда подевалась ваша непосредственность и искренность. Вы мне больше не доверяете, боитесь сказать лишнее слово?

– Да вы что! Доверяю, как себе, честное слово. Я, знаете, учусь говорить без одесского акцента и стараюсь не использовать наши местные словечки. А они из меня, зараза, так и прут. Пока у меня речь, как у Эллочки-людоедки. Может, мне удастся хоть немного сгладить свой прононс. Вы поправляйте меня, не стесняйтесь, я не обижусь.

– Значит, я у вас в роли подопытного кролика, на мне проверяете, заглотну или нет. Спасибо. Не знаю, что хочет от вас ваш муж, мне лично бы нравилось, чтобы моя жена отличалась от всех, как вы. Не ломайте себя в угоду кому бы то ни было, даже вашему Мише. Акающих москвичек пруд пруди, а вы такая одна.

От этого признания мне стало не по себе. Воронцов смотрит на меня, как побитая собачонка, покрасневшими воспаленными глазами, целует мою руку сквозь перчатку.

– Не надо, прошу вас, – тихо шепчу своему преданному идальго.

Он отпустил руку, вздохнул, лукаво улыбнулся и неожиданно спросил:

– Оленька, вы хорошо танцуете? Так пляшите.

– Прямо здесь? А в честь чего?

– Решение на выделение вам квартиры уже получено, через несколько дней вы, можно сказать, полноправная моя землячка. А с одесским языком не расставайтесь. Никому он не мешает, а наоборот, все только о вас и говорят после вашего выступления. Все четко, по делу. Вас запомнили.

– Может, не меня, а мою короткую юбку, – пыталась отшутиться я.

– Не скажите, ножки ваши тоже хороши, природа постаралась. Но и докладчик из вас отличный, все правильно выложили. Все очень внимательно слушали. Сначала только немного стушевались, а потом так врезали… У вас есть перспективы, это несомненно.

Воронцов что-то начал говорить про квартиру. Она хоть и однокомнатная, но большая, с лоджией на всю кухню и комнату. Правда, несколько далековато, но это считается районом Москвы. Последние слова я пропустила мимо ушей. Только повиснув на шее у мужа от счастья, меня переполнявшего от такой новости, я еле вспомнила район Зеленоградский. Муж опустил меня на пол и грустно произнес:

– Дорогая моя детка, в город Зеленоград чеши без меня.

– Почему город Зеленоград, Воронцов не о городе говорил, а о районе Зеленоградском?

– Это одно и то же. Сороковник от Москвы, может, чуть ближе. Карету мне, карету, сейчас у Чацкого заберу и прямо помчусь туда. Если она допрет по ухабам. Хочешь – езжай, я тебе не попутчик.

Что его так вывело из себя, если он начал кричать, чтобы мой Воронцов эту квартиру себе в задницу засунул? Я понятия не имела, где этот Зеленоград, и поинтересовалась у свекрови. Сонечка что-то там пробормотала, разобрать было невозможно. Я позвонила Наталье Кукушкиной, она мне наконец четко объяснила. Что-то вроде спутника Москвы почти в часе езды от нее, людей туда заманивали московской пропиской, у кого было безвыходное положение, без крыши над головой.

Но у меня же крыша есть, и не протекает она. Конечно, нам не очень-то уютно в компании со свекровью и Мишиной бабкой, но не трагично же. И потом, если это в часе от Москвы, то дорога на работу займет все два, если не больше, как у Раи.

– Что раздумываешь, бери квартиру и охрану свою усиль, Воронцов один не справится, – продолжал ерничать Миша. – Я серьезно, зла не хватает, обули тебя, детка. Ты им уже все пересчитала, дурочка?

– Миша, зачем ты так, люди старались, они же мне обещали. Тебе в твоей конторе вообще ничего не предлагают, а сколько ты работаешь? А я без году неделю – и уже выбили. Значит, у них пока других возможностей нет.

Миша не унимался, продолжал в том же духе, мол, у меня и Воронцова теперь будет больше времени проводить вместе.

– Миша, ты, я вижу, меня ревнуешь к Воронцову? Ты меня любишь? Ни Воронцов, ни эта квартира мне не нужны. И работа эта тоже. Соло ту. Только ты. Я люблю тебя! Закрой дверь на ключ.

– Мама сейчас придет с работы.

– Закрой, успеем. С милым рай и в шалаше, если милый атташе.

– Что ты несешь?

– Люблю!

Мы оба слышим, как Сонечка лихорадочно дверь дергает, но мы уже в блаженстве ни на что не реагируем. Неужели не догадается? Догадалась, потопала на кухню, распевая на всю квартиру: