крепко стиснули мою ладонь, я чувствовала его горячую кровь, и вот я подняла листовку, чтобы на нее падал неяркий свет солнца сквозь узкое окно.

Это поэма. Подписано Вокс Драконис, как тот отрывок, который мы с Ли нашли в его особняке, и как те стихи, представленные в стиле канонизированного Аврелианского Цикла.

Но этот был на каллийском.

Спой мне, Муза, о Дочери Революции,

которая после Уриэля сюр Арона, после Пито,

после триархов старых веков и разврата их правления пришла из народных низов, чтоб бросить им вызов.

И была она изгнана из отчего дома,

Лишена благодати,

Но вознеслась на драконьих крыльях.

И так далее. Здесь было не менее сотни строк. Дыхание Пауэра было прерывистым и осторожным, его пальцы крепко стиснули мою руку, пока я читала. В конце, подняв глаза, я увидела его улыбку.

– Вот такие стихи мне по душе, – произнес он.

Слезы струились по моему лицу.

Несмотря на подпись Вокс Драконис, он не смог укрыться от моих глаз, его образ проглядывал сквозь натужный каллийский, старавшийся передать словесные хитросплетения драконьего языка, сквозь расстояния заряжая меня отвагой единственным оставшимся у него способом, чтобы встретить меня, когда я смогу подняться на крыло. И от этого звучавшего во мне голоса дрожь пробегала по моему телу, словно от прикосновения его пальцев к моей коже.

Ли ждал меня, и он был жив.

Но я застыла на коленях, сжимая в объятиях другого парня, чья жизнь медленно покидала его вместе с кровью.

– Пауэр, пожалуйста…

Я не знала, о чем молю, потому что помощь не приходила, а его кровь заливала нас обоих. Я отчаянно прижимала руки к его ране. Она была не шире лезвия кинжала, но слишком близко к сердцу.

Пауэр поднес к груди кулак в революционном приветствии. А затем сжал мою ладонь. Я ощутила прикосновение прохладного металла.

– Пора мне вернуть это.

Я уставилась на значок Первой Наездницы, который оставила у него, когда улетала в Норчию.

– Это было честью для меня, командующая.

Мое сердце разрывалось на части.

И вместе с этой нахлынувшей болью биение другого сердца нашло путь ко мне через пропасть.

Я почувствовала Аэлу.

Пауэр склонил голову на грудь.

Охранник нашел меня свернувшейся рядом с ним. Я прижалась губами к его лбу, стиснув в кулаке значок. Услышав свое имя, я поднялась на ноги.

39

Вердикт

ЭННИ

Миранда Хейн поспешно рассказывала мне последние новости, провожая меня в Тронный зал. Листовки были разбросаны с дракона перед рассветом, точно так же, как Отверженные когда-то распространяли Народную газету, впервые взяв ее под свой контроль.

Все еще ощущая на себе тепло крови Пауэра, в то время как моя собственная кровь кипела от едва сдерживаемой ярости, я позволила ее словам омыть меня, почти не слыша их.

– …Я подозреваю Тейрана, хотя, насколько мне известно, он никогда не сочинял на каллийском. Должно быть, у него был переводчик. Есть версия на драконьем языке, распространявшаяся на Яникуле и в Ученом Ряду. Конечно же, они распространили эти стихи на обоих берегах. О, Антигона, почему ты вся в крови?

Когда мы вошли в освещенный фонарями главный коридор, ведущий в Тронный зал, Миранда наконец заметила, что со мной творилось. Я уставилась на свои стиснутые окровавленные кулаки.

– Это кровь Пауэра.

Она замерла.

– Где он? Он?..

Не в силах говорить, я покачала головой.

Мы подошли к массивным дверям, украшенным гравировками. Дальше я должна была пойти одна. Миранда схватила меня за руку, не обращая внимания на кровь, испачкавшую ее ладонь, и я взглянула на нее.

– Антигона! – Она вскинула голову, ее карие глаза сверкали. – Покажи им, на что ты способна.

В революционном приветствии я прижала к груди дрожащий кулак.

В прихожей я остановилась перед зеркалом до потолка, заправив нечесаные волосы за уши, распрямила плечи и стерла рукавом платья кровь с лица и рук. А затем сделала глубокий вдох.

Пауэр уже не мог мне помочь. Настало время мне войти в эту дверь. Настало время закончить то, что мы начали.

Это было для меня честью, командующая.

Спой мне, Муза, о Дочери Революции.

Я чувствовала кипение крови Аэлы в своей крови, ее огонь в своих легких. Мои руки были словно ее крылья, жаждущие полета. Она была совсем близко. Живая, как и я, и в предвкушении. Как я могла представить себе жизнь без нее? Она и я были единым целым. Впервые за несколько недель я почувствовала себя цельной.

Я позволила охраннику ввести меня в зал.

Иксион ждал на помосте тройного трона, сидя в главном кресле. По одну сторону от него сидел Дело Небесная Рыба, будущий Триарх Востока. В третьем кресле, которое должен был занимать аврелианский триарх, принадлежало еще несовершеннолетнему Астианаксу, и потому сейчас в нем восседала Фрейда. В проеме одной из трех стеклянных арок у них за спиной вырисовывался силуэт грозовика Иксиона, Нитера.

Представители суда расположились по обе стороны центрального прохода, по которому я шла вперед; первые два ряда пустовали, здесь должны были сидеть присяжные, удалившиеся на закрытое совещание. У камня Просителя, сглаженного годами многочисленных прошений, я преклонила колени в ожидании своей участи.

Кажется, что мы ждали так бесконечно долго.

Затем справа от меня со скрипом распахнулась дверь. Послышался звук шагов двадцати ног по каменному полу. Присяжные вошли в свои ряды.

– Готов ли выступить оратор от присяжных? – спросил Самандер Эшрос.

Пожилой мужчина, который сказал мне беречь сердце, поднимается на ноги.

Мое сердце забилось сильнее.

Пожилой присяжный, который сказал мне, чтобы я мужалась, низко склонился перед Триархией, а затем выпрямился. Его голос дрожал, а его речь изобиловала отчетливо растянутыми гласными, присущими выходцам из Саутсайда, резко контрастируя с отрывистым дворцовым акцентом судьи.

– Суд присяжных признает Антигону сюр Аэла невиновной по делу о государственной измене и преступлениях против государства.

На мгновение я не понимала, что услышала.

Но я была не единственной, кого смутил вердикт. Шепот пронесся по залу словно лесной пожар. Иксион побледнел. Эшрос сказал:

– Трибунал Клевера выслушал своих граждан-присяжных. С Антигоны сюр Аэла сняты все обвинения.

Я поднялась на ноги.

Все должно было пойти не так. Я хотела встретиться с Иксионом на арене после того, как меня признают виновной. Но теперь, когда все закончилось так, как я и представить себе не могла, я понимала, что все еще был один способ встретиться с ним на арене. Способ, который я списала со счетов, чувствуя себя слишком виноватой, чтобы обдумать его, но впервые с тех пор, как пал Каллиполис, это показалось мне более чем возможным.