Костеречче. К тому же почти все они связаны между собой узами родства, это своего рода большая семья, широко распахивающая объятия для каждого будущего ребенка – например, дочери монны Николозы, Фьоре и Доменика, – жены Нанни и Сыча. Что ж, теперь у нас всех поровну: пятеро крестных отцов, пять крестных матерей. Монне Лючии грех жаловаться.

Но в самом деле, кто же такая эта Катерина? Хотел бы я знать! И Пьеро наверняка в курсе, что подобные сведения я могу получить только от него, ведь сама Катерина – будто немая: ни с кем ни словом не обмолвится, только улыбается очень мило, но как-то двусмысленно. Разве что жена Орсо рассказывала: лежит, глаза закрыты, руки на животе сложит и шепотом напевает колыбельную на каком-то неведомом языке. Мы стараемся понемногу выводить ее на воздух, но ходит она с трудом, а повитуха советовала без нужды ее не гонять. На Пасху мы с Пьеро до вечера остаемся в Анкиано, и я пользуюсь этим, чтобы побеседовать с ним в оливковой рощице. Мой сын чуть успокоился, возвращение в Винчи и Анкиано, вне всякого сомнения, пошло ему на пользу, теперь ему нечего тревожиться за свою женщину, хотя, возможно, единодушная поддержка жителей Санта-Лючии, сплотившихся вокруг Катерины, его удивила. Вряд ли он мог такого ожидать.

После долгих лет молчания Пьеро наконец раскрывает душу. Мне, своему отцу. Он рассказывает обо всех своих тайных горестях, страданиях, которые из-за проклятой гордыни не желал со мной разделить и вынужден был хранить в себе, о той злости и обиде, которую копил, не имея возможности выговориться. Я узнаю все, о чем до сих пор мог лишь подозревать: о его трудной жизни, о бедности, унижениях, когда знатные синьоры, обращаясь к нему, не считали нужным заплатить за оказанные услуги, о незначительных ссорах и обманах по мелочам, о недостойных людях, вроде Ванни или некоего Донато ди Филиппо, о том, что он вынужден за гроши просиживать целыми днями за конторкой в Бадии, ожидая очередного разорившегося клиента; что в своем штопаном лукко чувствует себя презренным ничтожеством во Флоренции, где богачи кичатся перед бедняками показной роскошью; что ему выпадает составлять документы только для замужних женщин, вдов и захолустных монастырей; а потом о долгом и мучительном переезде в Пизу. Слова лились из него бурным потоком, Пьеро нужно было изгнать своих демонов.

Лишь однажды за все эти годы в его жизнь ворвался луч света, лишь однажды, в тот миг, когда Катерина впервые явилась ему в крошечной комнатушке мрачного флорентийского дома. Простая, чистая, солнечная девушка, с душой свободной, как ветер. Он полюбил ее, едва увидев, и она незамедлительно ответила ему взаимностью, хотя прежде никогда не знала мужчины и хранила свое девство. Я решил, что он имеет в виду момент, когда они зачали ребенка, сына или дочь, что вот-вот должен был родиться. Но я ошибся. Он повстречал Катерину три года назад и уже успел прижить от нее сына, которого отдали в Воспитательный дом. Пьеро тогда бежал в Пизу, но после, вернувшись прошлым летом во Флоренцию, снова, случайно или волею судьбы, встретил ее, теперь кормилицу во дворце рыцаря Франческо Кастеллани, владельца обширных угодий в Грети.

Кормилицей? Но ведь это означает… Да, Катерина – рабыня. С Востока. Добрых кровей. Она в собственности не у того рыцаря, а у одной флорентийки, которая, обнаружив первую беременность Катерины, избавилась от ребенка, а девушку одолжила рыцарю в качестве кормилицы для его дочери. И вот теперь история повторилась, но на сей раз на девятом месяце пара все же решила сбежать из Флоренции. Рыцарь, человек причудливой, философской натуры, помог им. Он хранил в тайне беременность Катерины, уверяя ее хозяйку, что та по-прежнему кормит его дочь. Именно он, поняв, что роды приближаются, отправил влюбленных из города в своей повозке, не мог же он позволить рабыне разрешиться от бремени в его собственном палаццо.

Да, дела обстояли хуже, чем я предполагал. Одно откровение за другим. Пьеро лучше меня должен был понимать последствия своего проступка. Любовь может испортить всю его жизнь, оборвав почетную карьеру нотариуса и навсегда закрыв дорогу на службу Республики. Похитить рабыню и сделать ей ребенка – по флорентийским законам это считается преступлением против собственности. За такое полагаются крупные штрафы, к тому же виновный обязан оплатить расходы на родовспоможение и возместить хозяину треть стоимости рабыни – или полную стоимость, если несчастная умрет. Ребенок наследует правовое положение отца, который должен будет обеспечить его будущее: partus natus condicionem patris sequatur. Следовательно, ребенок, рожденный рабыней, тем не менее признается свободным – и сыном Пьеро. Правда, если я не ошибаюсь, как раз в этом году предусмотрено ужесточение наказания, которого добился своим морализаторским крестовым походом наш святейший архиепископ: кто похищает или удерживает рабыню более трех дней против воли хозяина, что как раз и относится к случаю укрывательства нашей Катерины в Анкиано, может быть осужден на казнь через повешение; неужто им придется повесить половину городка? Кто проникает в чужой дом, чтобы возлечь с рабыней, а именно таковы были действия Пьеро, может быть оштрафован на тысячу лир, огромную сумму, какой нам не наскрести, даже продай мы все, что имеем; и Пьеро окончит свои дни в тюрьме Стинке.

Но зачем же они приехали сюда? Почему снова, как два года тому назад, не подумали о Воспитательном доме? Потому что Катерина сказала, что никогда не согласится еще раз оставить ребенка сразу после рождения. Единственная милость, которой она просила у Господа Бога, – сделать так, чтобы ее дитя родилось и жило свободным; возможно, однажды, если в этом будет необходимость, ей и придется с ним расстаться, но Пьеро должен вырастить его как собственного; а единственная милость, которой она просит у Пьеро для самой себя, в обмен на любовь, подаренную по собственной воле, без какого-либо расчета либо меркантильного интереса, – помочь ей, ежели это возможно и сообразно Божьей воле, вернуть себе свободу.

Выбор Катерины, твердый и неоспоримый, напомнил мне Виоланте из моей первой жизни. Так вот почему Пьеро и Катерина приехали сюда, Пьеро хочет выполнить все клятвы, данные Катерине. Он хочет оставить ребенка себе, как того и требует закон, а не бросить его в Воспитательном доме, как поступил со своим первенцем. И намеревается сделать все, что в его силах, чтобы вернуть Катерине свободу. И, добавляет он, с Божьей помощью и с небольшой толикой везения сделает. Он еще не уверен как, но сделает. Да, мое отцовское сердце знает, что, если