— Говори, вор, близко ли твой разбойный атаман Стенька? — снова приступил Иван Назарович с расспросом. — Велика ли его сила?

— Отчего ж не близко, воевода. Гораздо ближе, чем ты думаешь! — с веселой улыбкой ответил Игнат Говорухин. — И то понять можно, что атаману ведомо твое нетерпение повидаться с ним да словечком ласковым перекинуться. Торопится атаман опосля гостеваний у Лутохина и к тебе в гости. Только на день раньше из Саратова ушли ваши стрельцы, а ведь они вчерась поутру прибыли. Стало быть, готовь к утру самовар, воевода, у тебя будем чай пить вкупе с атаманом, ежели не сбежишь… А о силе атамановой рати поспрошай у астраханского воеводы Прозоровского, тот видел всю силушку казацкую да стрелецкую, вот только всю сосчитать не смог, говорят, головушка закружилась, с раската упал! — захохотал Игнат, видя, как не сдержал воевода нервы, сменился в лице.

— Троих рейтарских солдат воры мало не до смерти побили, — продолжал жаловаться Яков Брылев. — Счастье, что на сонных навалились. А у них и пистоли, и сабли с ружьями в лодке были укрыты. Ох, Боже мой, что будет…

— Да нешто к таким воеводам-нелюдям с пряниками ездят? — засмеялся Игнат Говорухин. — С ружьями и саблями всенепременно! Еще, правда, можно и с доброй веревкой! У нашего городничего, думаю, сыщется подходящая!

— Замолчи, подлый изменник! — взъярился Иван Назарович и кулаком замахнулся ударить, но сдержался от соблазна избить воровского заводчика тут же, отступил к столу. — Позрим к утру, кто висеть будет, а кто около плясать. Сказывай, где прелестное письмо от вора Стеньки? С кем из самарян успел сойтись в воровском сговоре, ну-у?

Игнат, не задумываясь, ответил, что никакого письма с ним нет, а какое было, то саратовский воевода отнял, не позволил до Самары довезти, чтоб и здешний воевода мог почитать заместо заупокойной молитвы. А на Самару он прибыл для подгляда о здешней ратной силе, не поспели ли часом сюда московские стрельцы. Да, видно, московским боярам не до далекой Самары, свои вотчины под столицей стерегут. Со здешними людьми он ни с кем не встречался и в сговор не вступал, только думал поутру, смешавшись с посадскими людьми, войти в кремль и самолично все высмотреть. Да по кабакам хотел всякий стрелецкий разговор послушать, чтоб знать атаману, насколь надоел им тутошний воевода. И все это потом свезти к Степану Тимофеевичу тем же днем.

Воевода слушал, стараясь понять, где вор Игнашка говорит истину, а где изворачивается. Дослушав, повелел Брылеву:

— Сведите в пытошную к кату Ефимке да поспрошайте с пристрастием, не подзабыл ли подлазчик нечто для нас важное. А наипаче, с кем успел войти в сговор, от какого изменщика тесными проулками и во тьме ночью крался? Коль не скажет, бить нещадно кнутами и ободранным в кровь под раскатом закопать в землю по самые уши. Так-то не враз сбежит, как сбежал из саратовской пытошной… Любо ли так тебе будет, воровской гонец? — И воевода со злорадной усмешкой глянул в глаза Игната.

Игнат смолчал и предерзко посмотрел в лицо воеводы, хотел что-то ответить, да передумал, отвернулся. Брылев передал приказание воеводы настороженным около Говорухина рейтарам:

— Волоките вора в пытошную да взбудите Ефимку тотчас. И я следом за вами тамо же буду.

Говорухина вывели под руки, подталкивая в спину копьем бердыша. Дьяк, заперев за рейтарами дверь, спросил воеводу, что делать со стрельцами, которые тайно собирались в доме сотника Хомутова.

— От них нам ждать воровского бунта в первую голову. По отцу и сыновья, а по сотникам их стрельцы-приятели.

Воевода влажными пальцами медленно сгреб бороду в кулак, постоял в раздумье, скосил глаза на окно, за которым стояла ночь, темная, с редкими сквозь тучи звездами, да время от времени мимо окна туда-сюда прохаживались рейтары в железных шапках и с ружьями.

— О стрельцах поутру рассудим, кого когда прибрать в темницу. Нешто и на сотню Юрка Порецкого надежда крепкая? Не к добру куры на насесте раскричались, не с великой преданности великому государю и царю и эти стрельцы не так давно баламутились, писали в челобитной на Москву, что получают от казны три деньги в день, куда хошь, туда и день! Опосля челобитной, воровски писанной в кабаке кем-то из твоих приказных людишек, дьяк, и на них нам никак не положиться безоглядно. А рейтары? Все ли готовы животы положить за государя? Господь только знает. Ведомо тебе, дьяк Яков, что ежели отстанет от кого Бог, то покинут и добрые молодцы…

«Вот это ты истину сказал, воевода! — подумал про себя Яков, пряча глаза, чтобы Алфимов не прочитал в них его недобрые мысли. — От тебя-то, убивец невинной души, наверняка уже отвернулся Господь и душой твоей владеет сатана!» Тут страх сковал собственный затылок: да ведь и он сам убийца! Хотя не своими, чужими руками, а лишил жизни подьячего Ивашку Волкова! И от него Всевышний наверняка отвернется, обречет на тяжкие муки…

— Чем мы супротив бессчетной воровской рати стоять будем, воевода Иван Назарыч? — полушепотом спросил дьяк деревенеющим языком. — Ведь это выходит, что и наша верная погибель присунулась? После воевод царицынского, астраханского и саратовского теперь мы в очереди на заклание… Ох!

— Ежели грядущим днем альбо, крайний срок, завтра из Синбирска не подойдет хотя бы полк московских стрельцов, Самаре не устоять против Разина! — зло ответил Алфимов и пнул подвернувшийся под ногу табурет. — Стало быть, животами ляжем за государя. На его службе состоим, от него жалованье имеем. Побежим — весь род из колена в колено позором будет покрыт навечно! Об этом нам думать надобно в первую очередь… Ступай, дьяк, должно, взбудили Ефимку. Поднеси кату кружку водки, чтоб расстарался, да поспрошай вора Игнашку хорошенько. Не приведи Господь, ежели с кем из стрельцов успел снюхаться, особенно на подворье; Мишки Хомутова среди тех стрельцов…

— Я домой лишь на миг забегу, — быстро заговорил, словно оправдываясь, Яков Брылев. — Надобно на случай нечаянного воровского набега на Самару кое-что ненадежнее прибрать… Не себе, так сыну да женке останется, ежели и меня с тобой, батюшка Иван Назарыч, показнят… А из дома поспешу в пытошную, — и торопливо перекрестился, ткнув в лоб холодными пальцами. — Да будет с нами крестная сила!

— Забеги, коль надобность в том, — разрешил воевода. — Да не мешкай долго-то! Через полчаса и я тамо буду.

Когда дьяк Брылев оставил его, Алфимов в большой тревоге прошелся по горнице, от внезапного омерзительно-холодного озноба задеревенела кожа на спине, словно и его уже, как астраханского воеводу и князя Прозоровского, подвели к краю раскатной башни, чтобы столкнуть с выси вниз… С немалым усилием Иван Назарович передернул плечами, пробормотал:

— Векша в город забежала — быть войне![124]А сей разинский подлазчик Говорухин похуже векши будет… Пойду позрю еще раз в его очи… перед смертью. — И сам себе не мог бы наверняка ответить, о чьей смерти подумалось в эту минуту…

Близилось раннее туманное утро. Конные стрельцы сотника Порецкого пятидесятник Ивашка Балака да Янка Сукин выступили в дозорную службу — объезжать наугольные, воротные и раскатную башни кремля, окликать караульных, чтоб правили службу без порухи.