Я не могу без маленьких радостей в жизни. Они нужнее, чем большие. Я не могу купить себе какой-нибудь пустяк, сшить новое платье или тем более пальто, не могу сходить всей семьей в театр, пообедать в ресторане, даже купить конфет – они только по талонам.

Вся жизнь по талонам – вино, водка, табак, сахар, а теперь ещё, наверное, и хлеб, и мясо, и молоко. Как будто кто-то издевается над нами или испытывает нас на прочность. Сколько вы сможете прожить? А мы живем, бегаем, как тараканы, пытаемся урвать какой-то кусок пищи и счастливы этим.

Раньше была маленькая зарплата, но в магазинах что-то было, можно было взять денег в долг, накопить, но что-то купить. Сейчас есть деньги, но так не хочется откармливать этих торгующих спекулянтов, потерявших какую-либо совесть, и это теперь называется – рынок!

Иностранцы смотрят на нас, насмешливо улыбаются, пьют пиво, пахнут дорогой туалетной водой, сверкают начищенными ботинками и презирают нас, радуясь, что мы дошли до жизни такой и почему-то называем её «демократией».

Обидно и больно смотреть на безумные очереди, где люди стоят и тупо смотрят в затылок друг другу, ненавидя стоящих впереди, думая только о том, чтобы досталось, чтобы схватить и бежать в следующую очередь.

Очередь за жизнью, куском хлеба, пачкой сигарет, бутылкой водки.

Деградирующая, дебильная Русь, что с тобой сделали!

Остатки той несчастной интеллигенции, которую убивали, уничтожали, расстреливали на протяжении семидесяти с лишним лет, ещё как-то пытаются поднять головы, заявить о себе, но их гнут, гнут.

На смену партийной аристократии, которая была уже, как правило, в возрасте, пришли молодые «нувориши», уверенные в себе и непогрешимости своей касты.

Они не отличаются большими талантами и красивой внешностью, их объединяет отсутствие стыда, полнейшая самоуверенность, бескомпромиссность, отсутствие любых других идеалов, кроме одного – денег! Как быстро они нашли себя в новом для нас капиталистическом мире, как быстро поменяли одежду и идеологию!

Зло высмеивают сегодня то, что чтилось ими ещё совсем недавно. Честно ли, порядочно ли, это уже никого не волнует. Всех захватила золотая лихорадка. Честно – нечестно, не важно, важно – чтобы больше, оттолкнуть других – я, я, я, мне, мне, мне!

Врачи скоро перестанут лечить бесплатно, водители такси заломили такие цены, что этот вид транспорта перестал существовать вовсе, перекусить в кафе стало так дорого, как раньше пообедать в ресторане, на рынке цены фантастические! Если не прекратится эта вакханалия, то куда мы придём? Чем всё это закончится?

Богатство теперь определяется не интеллектом, не твоим вкладом в общественный прогресс, а наоборот, умением урвать, обмануть.

И то, что веками наказывалось и отрицалось, теперь становится мерилом твоей значимости. Огромное число просящих милостыню, которые вызывают не сострадание, а подчас чувство раздражения своим наглым видом и нежеланием найти хоть какой-то честный выход.

Оркестры и музыканты, играющие в переходах и около магазинов, блатной репертуар 60-70-х годов. Это ностальгия, ностальгия по хорошей, сытой жизни, по вере в несокрушимость родной страны.

Сейчас трудно воспитывать, приводить примеры, сравнивать. Всё перемешалось, и хочется только одного – скорее в рынок, скорее в капитализм, скорее жить, как живут там, у них, потому что жизнь только одна и не наша вина, что нам выпало жить в переходную эпоху, что развенчиваются все идеалы, что уходит из-под ног точка опоры.

Всю жизнь ты честно трудился, пытался делать добро, и оказалось, что ты смешон в этом своем желании построить общество порядочных людей. Тебя воспитывают, на тебя показывают пальцем, хохочут тебе вслед – романтик застойных времен, чокнутый, дурачок интеллигентный – так тебе и надо.

В стране волков надо быть волком, не умеешь – уходи в себя, придумывай вымышленную жизнь, живи в ней, как в скорлупе, если хочешь сохранить свои идеалы, Может быть, на том свете только и оценят твои потуги и старания.

Раздражают очереди, отсутствие элементарных продуктов питания и одежды. Словно война – не война… Злые люди, готовые убить из-за случайной неловкости. Злая жизнь. Но жить всё равно надо, надо искать выход, надо сражаться, отстаивать свою точку зрения, свои идеалы. Иначе – конец.

30 ноября 1991 года, суббота, Москва, Центр

Будильник прозвенел, как всегда, в половине седьмого, как будто извиняясь за своё вторжение в чужой сон. Он звенел недолго, понимая, как не хочется вставать в такую рань.

Наташа сквозь сон нажала на кнопку, она никогда не вставала сразу, а продолжала ещё несколько минут наслаждаться возможностью медленного выхода из сновидений, но жизнь неумолима, надо было заставить себя подняться, умыться и идти на работу.

В последнее время она даже перестала завтракать дома, чтобы хоть как-то удлинить эти блаженные минуты, сохраняя силы для нового дня.

Каждым утром это ощущение глобальной усталости всё больше накапливалось, всё труднее становилось заставить себя подняться, неведомый маховик притягивал к кровати, и даже в выходные дни не приходило ощущение отдыха.

Недавно, отвечая на вопросы одного из тестов «Любите ли вы свою работу?», она часто использовала предлагавшееся, как один из вариантов ответа, слово «усталость». С ней она вставала и ложилась, с неё начинался и ею заканчивался рабочий день.

Это состояние ощущалось как некое физическое тело, которое давило своей массой, не давало спокойно и радостно жить.

Именно усталостью она пыталась объяснить спады в настроении, всё чаще появлявшееся желание пожалеть себя, «поплакаться в жилетку».

Но надо было жить, и она стряхивала с себя эту неуёмную старуху по имени «усталость». Наташа даже представляла её себе с костлявым, худым и вечно недовольным лицом.

Начинался ещё один день, ещё один круг. Она иногда представляла себя такой рабочей лошадью, которая всё время ходит по кругу, постепенно стареет, дряхлеет, слепнет, а всё равно продолжает это хождение по неизменному кругу.

Дорога к метро, а потом пятьдесят минут в вагоне поезда. Она ехала через весь город, с юга на север. По возможности старалась сесть, закрывала глаза и отключалась от всего окружающего мира, думая о своём.

Выходила из метро – опять та же картина – женщины, стоявшие у выхода и предлагающие сигареты, старуха-нищая с собакой, которая каждый день сидела на своем стульчике рядом с переходом.

Она завязывала платком голову или лапку собаке, чтобы вызвать жалость и сострадание у прохожих. У старухи был довольно наглый вид. А иногда она ещё выкрикивала что-то в пьяном угаре, и люди лишь изредка подавали, и то не ей, а собаке.

В переходе стояли одни и те же нищие, бомжи или беженцы с детьми. У Наташи к ним было двойственное чувство: с одной стороны, их было жаль – только крайняя нужда заставит человека стоять с протянутой рукой, а с другой – у многих из них была и пенсия, и квартира, и дети, а попрошайничество стало образом жизни.