Её раздражали и постоянные просители в метро, которые ходили по вагонам, она многих уже узнавала в лицо, редко кто из нищих вызывал действительно чувство сострадания, и она подавала. Чаще хотелось сказать: «Идите и работайте, как я и другие». Они будили неприязнь и к собственной нищете, и она, молча, проходила мимо.

Знакомая дорога до больницы. Эта ежедневная прогулка позволяла проснуться и настроиться на рабочий лад, она вспоминала о больных, обдумывала предстоящие операции, как бы неприметно включалась в работу.

Как только она входила в двери больницы, волна чужих бед и несчастий сразу окутывала её. В приемном отделении сидели грустные люди, ожидая помощи, а уставший за ночь персонал, мало обращая на них внимания, занимался своими делами, спеша сдать смену.

Наташа входила в лифт, нажимала свою кнопку и понимала, что единственное, чего бы ей сейчас хотелось, это не подниматься наверх, а, наоборот, выбежать из лифта и проделать весь обратный путь домой, но она не могла этого сделать, и лифт привычно поднимал её на нужный этаж.

Она входила в ординаторскую, спрашивала: «Как дела? Какие новости?» В ординаторской уже сидел Лёва, её коллега-хирург, который приходил на работу раньше остальных, в восемь утра. Он уже успевал посмотреть своих больных и писал истории болезни.

Они радостно здоровались, как будто не виделись целую вечность. В ординаторской сидела и перевязочная медсестра Олеся, у неё рабочий день начинался ещё раньше, в семь утра. Она одна воспитывала сына и, чтобы хоть как-то прожить, брала ещё и санитарскую ставку и успевала с утра перемыть полагавшиеся ей палаты и туалет.

В 8.30 она уже делала перерыв в работе и читала Лёвину газету, которую тот каждый день покупал в киоске. Они обменивались впечатлениями по поводу событий в мире, личной жизни, обсуждали больничные новости.

В 8.45 начиналась пятиминутка в отделении. Дежурные сёстры устало докладывали о больных, что с ними приключилось за ночь. Потом уже врачебная конференция всего корпуса.

Начинался день, полный забот и проблем. Вылезали какие-то огрехи и недоделки: то не было нужного анализа у больной, то возникали другие непредвиденные обстоятельства. Надо было срочно оформить выписку больных. Как всегда, дел с утра было много.

Усталость на какое-то время уходила в сторону, просто было не до неё в этом водовороте неотложных проблем. Потом операции – это самое интересное и полезное за весь рабочий день. Если вдруг случалось, что их отменяли, то создавалось впечатление, что вроде и делать нечего, раз ты не в операционной, как будто напрасно прожил день.

После операций – осмотр поступивших больных, решение каких-то неотложных вопросов по обследованию и лечению, перевязки.

Всё это сопровождается беготней по длинному коридору, телефонными звонками, беседами с пришедшими родственниками пациентов. День пролетал незаметно.

Часам к трём вновь давала о себе знать госпожа «усталость». Наташе казалось, что она опять водворяется ей на плечи и окутывает свои плащом. Хотелось посидеть, отдохнуть, а ещё бы лучше – лечь полежать.

Рабочий день подходил к концу, надо было собираться в обратный путь, а там ждал новый рабочий день, теперь уже на кухне.

Самым счастливым мигом за целый день был тот момент, когда она выходила на улицу, покидая больницу. Ей хотелось оставить рабочие проблемы и думать о чём-то совершенно не связанном с работой, но так как чаще всего они шли до метро вместе с Ларисой, врачом из Наташиного отделения, то невольно всю дорогу обсуждали больничные дела.

В метро она опять старалась сесть, закрыть глаза, отключиться, часто Наташа даже засыпала, и какая-то неведомая сила будила её на нужной станции.

Дома уже ждали дела: надо было приготовить что-то поесть, выслушать проблемы каждого, помочь, если это было в её силах, хотелось и просто сесть и почитать газету. Домашние дела продвигались с трудом и занимали всё больше времени. Раньше она могла с легкостью, придя с работы, ещё заниматься и диссертацией, и шить, и вязать. Сейчас это казалось уже фантастическим сном.

Ложась спать, Наташа думала: «Господи, какое счастье, что закончился этот день и можно лечь и вытянуть уставшие за день ноги, воспользоваться короткой передышкой перед следующим днём».

Ей казалось, что жизнь течёт всё быстрее и быстрее, она теперь только успевала считать пятницы. Совсем недавно они прощались с Ларисой в метро до понедельника, а теперь уже снова пятница.

Наташа думала, что сейчас она замечает недели, а потом так же быстро будут бежать месяцы, а там и времена года – осень, зима, опять лето.

И так вся её жизнь промчится вихрем, и ей нечего будет вспомнить, кроме сумасшедшей работы и усталости, которая убивала в ней душу, наполняла все клетки её тела пустотой.

Наташа будто погружалась в полусонное состояние, стала хуже видеть, слышать, воспринимать. События постепенно приобретали размытые контуры, жалости на всех уже не хватало, хотелось жалеть только себя.

Надоело всё время быть сильной, хотелось, чтобы кто-то приласкал, понял, что она на самом деле слабое, нежное, требующее внимания и ласки существо. Хотелось сказки, той красивой жизни, о которой пишут в книгах или показывают в мыльных операх, но была суровая реальность, которая ранила душу, то чистое и прекрасное, что в ней ещё оставалось.

Всё труднее становилось бороться с этой усталостью. Иногда казалось, что придёт время – и сама Наташа превратится в эту самую усталость со скорбным лицом и отсутствующим взглядом.

Главным чувством, которое удерживало её в этой жизни, была любовь к детям, их проблемы заставляли жить, вставать каждое утро, бороться с усталостью, работать.

Ей верилось, что пройдут эти трудные времена, наступят другие, более счастливые и радостные. Она сможет заниматься тем, чем ей захочется – писать, творить. Не надо будет вставать на работу, можно будет путешествовать, увидеть весь мир.

Но всё это будет когда-нибудь потом, наверное в следующей жизни. А пока – утро, в половине седьмого, как всегда, звонит будильник.

Март 1996 г.

Дорогой Антон Павлович!

Я пишу Вам из дня сегодняшнего в век прошедший. Усадьба Ваша Мелихово стоит, как и сто лет назад и, даст Бог, простоит ещё много раз по столько. Благодаря стараниям людей, любящих, помнящих и чествующих Вас.

Ярким солнечным утром в середине июня одна тысяча девятьсот девяносто девятого года всё так же поют птицы в саду. Первые лучи солнца пробиваются сквозь листву тополей, посаженных Вами около дома.

Они поднялись до самых небес и тихо шелестят, словно старики, ворча о чём-то увиденном и пережитом. Жаль, что они не могут рассказать о Вас, а может быть, мы просто не понимаем их язык.

В деревне заливисто кричат петухи, лают собаки. Наверное, и сто лет назад они вот так же извещали о начале нового дня. Пруд перед домом затянут серебристой ряской, но там водятся караси, и можно забросить удочку и поймать что-нибудь и сегодня.