особенно в течение 1988-89 годов. Этому способствовало то, что горбачевская идея "общеевропейского дома" была крайне расплывчатой концепцией, допускавшей различные толкования и позволявшей легко рассматривать ее как реализацию постхелсинкской мечты многих западноевропейцев: практически единая Европа, где капиталистический Запад и государства коммунистического Востока с радикально реформированными и либерализованными (но все еще коммунистическими) политическими системами могли бы жить бок о бок и цивилизованно сотрудничать как "нормальные" партнеры до скончания веков.⁴² Историческая ирония заключается в том, что в советской оценке наиболее позитивная реакция исходила от двух главных врагов Советского Союза во время Второй мировой войны: ФРГ и Италии.

Важно подчеркнуть, что на готовность Горбачева сотрудничать с Западом сильно повлиял и проект Рейгана SDI, который должен был начать новый и неожиданно дорогостоящий качественно иной этап гонки ядерных вооружений сверхдержав. На этом новом этапе у Советского Союза с его разрушающейся экономикой не было шансов продолжать соревнование, в то время как с 1945 года и до этого момента Москва - хотя и ценой огромных жертв со стороны своего народа - всегда была способна ответить на новые американские вызовы. В плену у своего статуса сверхдержавы Москва была вынуждена все время поддерживать паритет, поэтому для нее было жизненно важно каким-то образом заблокировать разработку СОИ. Когда советскому лидеру стало ясно, что президент США не желает отказываться от своего плана "звездных войн", лицемерно называя его чисто "оборонительным проектом", у Горбачева остался единственный выход - обратиться к американским налогоплательщикам. Зачем им тратить чудовищные суммы на противоракетную систему космического базирования, если врага больше не нужно бояться? План сработал, и во время беспрецедентно интенсивных встреч на высшем уровне с 1985 по 1988 год между Рейганом и Горбачевым возникло настоящее партнерство. Ирония истории заключается в том, что к концу своего второго срока в 1988 году, когда Советский Союз находился на грани распада, Рейган, который изначально обещал разорить Советы с помощью новой волны гонки вооружений, сделал все возможное, чтобы стабилизировать власть своего оппонента Горбачева. Стоит также отметить, что эти исключительные отношения были основаны на постоянной игре двух превосходных актеров: Рейган, профессионал своего дела, использовал несуществующий проект, чтобы подтолкнуть Москву к сотрудничеству и разоружению, а Горбачев смог "продать" Советский Союз как мощную сверхдержаву, даже когда она была на грани развала.

Вплоть до 1989 года никто в Западной Европе не предполагал, что события в Восточно-Центральной Европе могут привести к полному краху коммунизма, а тем более к распаду Советского Союза; таким образом, судьба региона - как это всегда происходило на протяжении предыдущих десятилетий - была логически подчинена интересам западно-советских отношений, которые становились все лучше и перспективнее. Главным соображением для политиков, заинтересованных в успехе перестройки, было обеспечение интересов безопасности Советского Союза, и сохранение статус-кво в Восточно-Центральной Европе рассматривалось ими как ее главная гарантия. Хотя по моральным соображениям они поддерживали события, указывающие на демократические преобразования в этих странах, и оппозиционное движение, боровшееся за этот курс, сохранение стабильности любой ценой имело первостепенное значение. Такая позиция была продиктована не только опасениями по поводу возможной реакции СССР, но и тем, что полный крах восточно-центральноевропейских стран, оказавшихся на грани экономического банкротства, может привести к социальным взрывам, этническим конфликтам и т. д., что окажет негативное влияние и на Западную Европу. Такие конфликты поставят под угрозу процесс интеграции и, что еще важнее, поставят под угрозу стабильность всего континента.

Поэтому лидеры западноевропейских стран не просто хотели сохранять нейтралитет, они намеревались оказывать блокирующее и сдерживающее влияние на процесс перехода к восточно-центральноевропейской модели. Они представляли себе этот переход как медленный процесс, который будет длиться годами, как и предполагали коммунистические реформаторы. Поэтому, когда в первой половине 1989 года события в Венгрии и Польше ускорились - отчасти по инициативе реформаторов, - большинство западноевропейских лидеров сочли темпы перехода слишком быстрыми. Поэтому они намеревались оказывать сдерживающее влияние в двух разных направлениях: с одной стороны, они периодически заверяли советское руководство и самого Горбачева в том, что Запад не будет вмешиваться в события в Восточно-Центральной Европе и не предпримет ничего, что могло бы вызвать дестабилизацию в этих странах. С другой стороны, они стремились убедить как коммунистических, так и оппозиционных лидеров Венгрии и Польши в том, что им следует замедлить темпы перемен ради сохранения стабильности. На встрече с Горбачевым 12 июня 1989 года в Бонне канцлер Гельмут Коль прямо заявил: "Я не делаю ничего, что могло бы дестабилизировать ситуацию. Это относится и к Венгрии, и к Польше. Вмешиваться сейчас в чье-либо внутриполитическое развитие означало бы занять деструктивную линию, которая отбросила бы Европу назад во времена осторожности и недоверия".

На встрече с Горбачевым в Лондоне 6 апреля 1989 года премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер не только выразила убеждение, что Ярузельский - "выдающийся и честный политик", который "делает все возможное для своей страны на очень сложном этапе ее развития", но и заявила, что предупреждала лидеров "Солидарности" "искать диалог, не ограничиваться конфронтацией. Я сказала им, что никогда нельзя оставлять кресло для переговоров пустым, это ни к чему не приведет, и я вижу, что они прислушались к моему совету".

Руководство ФРГ настолько серьезно относилось к этой сдерживающей роли, что даже летом 1989 года считало, что желаемую стабильность можно сохранить, только избежав изменения всей системы, то есть самого политического перехода. На встрече с Горбачевым 14 июня 1989 года Гельмут Коль изложил свою позицию по венгерскому переходу следующим образом: "У нас довольно хорошие отношения с венграми. Однако мы также не хотим дестабилизации в этой стране. Поэтому, когда я встречаюсь с венграми, я говорю им: мы считаем реформы, которые проводятся в вашей стране, вашим внутренним делом, мы относимся к ним с пониманием. Однако, если вы хотите услышать наш совет, мы рекомендуем вам не ускоряться слишком сильно, потому что вы можете потерять контроль над своим механизмом, и он начнет работать на разрушение самого себя [выделено мной]."

 

Глава 11. Международный контекст политических преобразований в Венгрии

Политический переход и внешняя политика Венгрии

С конца 1970-х годов венгерская внешняя политика имела особый, относительно независимый статус. Одним из важных аспектов этого особого статуса было то, что он позволил Венгрии развивать интенсивные экономические и политические отношения с западными странами именно в те годы, когда отношения между сверхдержавами находились на низком уровне, невиданном со времен Кубинского ракетного кризиса (см. главу 9). После прихода на сцену Горбачева ситуация изменилась в той мере, в какой советское руководство взяло на себя роль основного инициатора диалога между Востоком и Западом. Инициативный и умеренный характер