Наполеон затем рассказал о том благородном поступке со стороны Фокса, когда тот поставил его в известность о готовящемся на него покушении. Этот великодушный поступок Наполеон не мог не сравнить с тем обращением, которому он подвергается в настоящее время, и с попытками покушения на его жизнь со стороны негодяев, оплаченных NN в 1803 году и высаженных на берег Франции британскими военнослужащими. Наполеон также упомянул о том, что его убийство рассматривалось английскими правительственными газетами того времени как поступок, заслуживающий всяческой похвалы.

Затем Наполеон рассказал мне несколько историй, связанных с генералом Вюрмсером. «Когда я командовал осадой Мантуи, — стал рассказывать он, — незадолго до того, как сдалась эта крепость, в плен был взят один немец, который пытался пробраться в город. Солдаты заподозрили, что он был шпионом, и стали обыскивать его, но ничего в его одежде не нашли. Тогда они принялись угрожать ему на французском языке, которого он не понимал. В конце концов привели одного француза, который немного понимал по-немецки. Он пригрозил пленнику на плохом немецком языке смертью, если тот немедленно не расскажет всё, что знает. Он сопровождал свои устные угрозы яростными жестами, выхватил из ножен саблю, приставил её кончик к животу пленника и сказал, что начнёт вспарывать его. Бедный немец, испуганный до смерти и толком не понявший ломаный жаргон, на котором говорил французский солдат, решил, что его секрет раскрыт, когда он почувствовал, что сабля француза упирается в его живот. Он закричал, что незачем выпускать наружу его кишки, так как если они подождут несколько часов, то получат то, что ищут, благодаря вмешательству природы. Этот крик души пленника привёл к дальнейшему его допросу с пристрастием. В результате он признался, что — австрийский курьер, который был направлен к Вюрмсеру с письменным донесением, которое он проглотил, когда осознал опасность того, что будет взят в плен.

Он был немедленно доставлен в мою штаб-квартиру, и я послал за врачами. Предложили дать ему слабительное, но врачи заявили, что было бы лучше подождать, когда сама природа сделает своё дело. Его, соответственно, заперли в отдельном помещении под присмотром двух штабных офицеров, один из которых постоянно оставался с ним. Через несколько часов желаемый предмет был обнаружен. Этот предмет был завёрнут в воск и по размеру был не больше лесного ореха. Когда его развернули, то оказалось, что это было донесение императора Франца, собственноручно им написанное, генералу Вюрмсеру. Император желал генералу доброго здоровья, просил продержаться ещё несколько дней и сообщал, что ему на помощь послано большое войско, которое движется в таком-то направлении под командованием Альвинци.

Узнав об этом, я с большей частью своих войск, осаждавших Мантую, походным маршем направился к указанной в донесении императора Франца дороге, встретил Альвинци у переправы через реку По, полностью разгромил его и вернулся к осаде крепости. После этого Вюрмсер послал ко мне генерала NN с предложением о переговорах об эвакуации крепости. Вюрмсер сообщил, что, хотя у его армии имелось провизии ещё на четыре месяца, он готов сдать крепость на почётных условиях. Я ответил ему, что на меня произвело большое впечатление мужество, с которым он защищал крепость, что я придерживаюсь высокого мнения о нём и готов принять его капитуляцию на почётных условиях, хотя я и знал, что у него провизии осталось не более, чем на троё суток. На самом деле я принял все условия капитуляции, которые выставил Вюрмсер. Он был весьма удивлён тем, что в моём распоряжении находилась достоверная информация о плачевном состоянии его войск, и ещё более — выгодными условиями его капитуляции, предложенными мною, учитывая, что мне было известно его бедственное положение. Всем этим Вюрмсер был весьма тронут и с тех пор относился ко мне с большим уважением. После того как мы согласовали основные пункты условий капитуляции крепости, я направил в город офицера, который выяснил, что провизии у австрийского гарнизона осталось всего лишь на один день.

Ранее Вюрмсер, бывало, называл меня мальчишкой. Он был очень стар, отличался храбростью, как лев, но был практически глухим и не слышал свиста пушечных ядер, летавших вокруг него. Он хотел, чтобы я вошёл в Мантую после нашего соглашения о его капитуляции, но я посчитал за лучшее остаться там, где я был. Кроме того, я был обязан выступить с походом против войск папы римского, с которым у меня было заключено соглашение, но которое он потом нарушил. Позже Вюрмсер спас мою жизнь. Когда я направлялся в Римини, меня догнал курьер с письмом от Вюрмсера, который сообщал мне о плане моего отравления и о месте, где это должно произойти. Попытка моего отравления, подготовленная канальями священниками, должна была быть осуществлена в Римини. По всей вероятности, эта попытка увенчалась бы успехом, если бы не эта информация Вюрмсера. Вюрмсер, как и Фокс, поступил благородно».

Наполеон затем рассказал мне о тех мерах, которые он принимал для своей армии во время осады Мантуи, чтобы предохранить солдат от болезней в той нездоровой местности. Одна из этих мер заключалась в том, что он приказал всю ночь жечь костры, обязав солдат держаться около них. Он также рассказал о мерах, которые он предпринимал в Яффе. «После штурма крепости, — сказал он, — до наступления ночи было просто невозможно восстановить какую-либо дисциплину. Разъярённые солдаты устремились по улицам города в поисках женщин. Вы же знаете, что это за люди эти турки. Несколько турок продолжали стрелять на улицах. Солдатам это только и нужно было. Всегда, когда раздавался выстрел, они кричали, что их обстреливали из того или другого дома, и немедленно разбивали двери, врывались внутрь и насиловали всех женщин, которых там находили. Контакт с местными женщинами, сопровождаемый грабежом женских мантилий и других предметов турецкой одежды, вызвал заболевание чумой среди солдат. На следующий день я отдал приказ, чтобы все солдаты принесли на городскую площадь награбленные ими предметы одежды и предали их огню. Но болезнь уже распространилась. Я распорядился, чтобы больных немедленно отправили в госпитали, где заражённые чумой были помещены в отдельные от всех больных помещения. Какое-то время мне удавалось убеждать войска, что заболевшие чумой страдают от разновидности лихорадки, сопровождаемой бубонами. Для того чтобы окончательно убедить их в этом, я на глазах многих присутствовавших подошел к кровати с больным чумой и коснулся его руками. Мой поступок произвёл большой эффект среди солдат, у которых значительно поднялось настроение, и даже некоторые врачи, покинувшие больных, вернулись, пристыженные, к своим обязанностям. Посоветовавшись с медиками, я приказал, чтобы были вскрыты те бубоны, которые еще не подверглись гниению.

До того как я отдал этот приказ, я провёл этот эксперимент с определённым числом больных чумой. Одновременно такое же число больных лечили обычными методами. В результате выяснилось, что большинство больных из первой группы вылечились».

17 июля. В городе встретился с сэром Хадсоном Лоу, который пребывал в очень плохом настроении. С ним у меня состоялась беседа, часть которой оказалась малоприятной. Он заявил, что, как выяснилось, я не воспользовался достаточно убедительными аргументами для того, чтобы вывести из заблуждения генерала Бонапарта, и потому он будет писать лорду Батхерсту о том, что всё то время, когда из англичан только адмирал Малькольм и я общались с генералом Бонапартом, последний оставался в полном неведении относительно истинных причин его (губернатора) поведения.